Полуночное солнце - стр. 28
– Неужели у вас нет души? – возопил он, едва не срываясь на визг. – Все подходите по очереди к яслям и думайте о благословенной матери Христа, которой предстояло увидеть своего единственного сына, подвергнутого бичеванию, увенчанного терновым венцом и прибитого к кресту, где он умер, испив уксус вместо воды. И я увижу слезы еще до окончания собрания, а если нет, я знаю, как их вызвать!
Ясли размером и формой напоминали кроличью клетку. Обложенную соломой колыбель окружали три одинаковых овечки из игрушечной фермы, два пластмассовых пастуха и Дева Мария с посеревшими от слоя пыли волосами. Над всем этим великолепием висела вырезанная из фольги звезда, один луч которой печально обвис. Колыбель и спеленатый младенец в ней были непомерно большими для такого окружения, и Доминик уверял Бена, что, если младенца посадить, он вякнет «ма-ма». Но сейчас, тащась мимо яслей, Доминик все-таки испустил тяжкий вздох.
– Достань носовой платок, мальчик, – проворчал директор вполголоса, похоже, не без зависти одобрив представление Доминика. Перед Беном оставалось всего три девочки, которые почти разом зашмыгали носами, и Бен вдруг понял, что окажется первым ребенком, не сумевшим заплакать, неспособным отреагировать на ясли, нелепое наполнение которых, похоже, было проверкой на силу веры. Но его испугало не столько это, сколько вид директора, сверкавшего глазами из-за яслей. Если то, что изображали эти ясли, было правдой, зачем же нужно, чтобы люди, подобные мистеру О’Тулу, запугивали других, заставляя верить? Как можно допустить, чтобы кто-то вытворял такое ради Него? Вопросы пугали его больше, чем директор, и он, к собственному изумлению, разрыдался, поравнявшись с яслями.
Сначала ему показалось, он просто оплакивает родных, понимая, что никогда больше не встретит Рождество с ними. Он помнил, как трещали хлопушки, когда вся семья, сидя за накрытым столом, взрывала их разом; как дедушка говорил: «За зиму», и все поднимали бокалы с вином; как он долгими вечерами сидел у камина на коленях у матери, пока они с бабушкой пели рождественские гимны, которые словно воплощали это время года, этот ледяной блеск бескрайней ночи над Старгрейвом и ветер, рвущийся с вересковых пустошей через лес и постукивающий в окна, – и он осознал, что наблюдает за самим собой со стороны. Вероятно, то был единственный способ справиться с сумбуром в голове. Ощущение было такое, словно он смотрит на ясли, на директора и на себя откуда-то с огромной высоты, куда не добираются его переживания. И эта новая ясность распахнула его разум, и он с обескураживающей живостью вспомнил, как учился ходить. Отец с дедом танцевали за пределами досягаемости, уводя его за собой все глубже в лес, и на их лицах отражались гордость и легкая тревога. Вся семья глядела на него точно так же, когда он начал понимать, что Санта-Клаус выдумка, но что за тайну он должен был постигнуть в лесу? Внезапный ужас, природу которого он не хотел уразуметь, вернул его обратно, он явственно увидел перед собой ясли, и на мгновение показалось, что в них источник его страха, а вовсе не успокоения.