Половецкие войны - стр. 1

13 апреля 1093 года в своём киевском дворце тихо преставился[1] великий князь Всеволод Ярославич. При жизни расчётливый и властолюбивый, хладнокровный и твёрдый, где надо, решительный и смелый, он крепко держал в узде непокорных родичей. Его боялись, опасались, перед ним склоняли гордые головы, а те, что продолжали упорствовать и измышлять свои козни, получали в ответ предательский удар меча исподтишка, как Ярополк Волынский, или на долгие годы, подобно смутьяну Олегу, оказывались оторванными от родовых вотчин. Не было за четырнадцать с половиной лет княжения Всеволода на Русской земле покоя, но не было и опустошительных кровавых войн и нашествий; пресекались великие и малые крамолы удельных князей и бояр, в ход шли посулы, угрозы, звенело золото, реже – булатный меч; так или иначе, а младшие были послушны старшим.

Но время – безжалостный творец и разрушитель – сделало своё дело: одряхлел Всеволод телом и душой, превратился с годами в злобного мрачного старика, тяжкое бремя кровавых деяний прошлого нависало над ним, давило, сковывало волю и разум. И с горечью осознавал князь: нет, не достиг он того, о чём мечтал с отрочества и до седин, не стал великим, таким, какими были покойные отец и дед; мелкие заботы поглотили его, закружили в неистовый водоворот круто меняющихся событий, и вышел он из этого водоворота неприятным, шаркающим ногами старикашкой с тяжёлым ворохом преступлений на плечах. Умер Всеволод, как и жил, с виду тихо и спокойно, только внутри его всё до последнего часа бурлило, становилось страшно, жутко, и тщетно старался он успокоить свою совесть, доказывая словно бы и себе, и Богу на небеси, что творил-де лихие дела не корысти ради, но только для блага Русской земли.

Как расценил Всевышний предсмертное раскаяние великого князя, не дано ведать нам, грешным и хýдым, а потому рассказ свой поведём мы о вещах попроще – о привычной каждому юдоли[2] земной.

Всеволод мыслил передать киевский стол своему старшему сыну, прославленному далеко за пределами Руси полководцу Владимиру Мономаху. Но не любили Всеволодова сына в Киеве, многие бояре боялись его твёрдой сильной руки, больше по душе был им княживший в окружённом болотами Турове[3] слабовольный, корыстолюбивый и лицемерный Святополк, сын старшего Всеволодова брата – Изяслава. На стороне Святополка был и Ярославов ряд[4] – лествица, был он старше Владимира и годами, и отец его раньше Владимирова отца занимал великий стол.

Мономах – умный, рассудительный – всё понял и, не желая котор[5] и кровопролития, уступил.

В день 24 апреля Святополк торжественно въехал в Киев через Золотые ворота.

Вскоре прибыли в стольный град послы от левобережных половцев[6]. Стояли в горнице перед Святополком – гордые, непреклонные, требовали мира и требовали дани за этот хрупкий, часто нарушаемый ими же самими мир. Вспоминали покойного князя Всеволода, как уговаривался он с также умершим уже ханом Осулуком, как дарил хану и его ближникам ткани, золото, меха, драгоценное оружие.

Святополк молчал. Кусал уста, косился на надменных, осознающих свою силу послов в мохнатых шапках и кожухах, сжимал в бессильном бешенстве кулаки, вспоминал свои сокровища, скопленные за годы новгородского княжения и обретённые уже здесь, на киевском столе, с досадой и ненавистью представлял себе, как текут ручьи прохладного серебра и слепящего взор злата в грубые мозолистые длани кочевников.

После прорвался к князю Иванко Козарин, подходили другие бояре, говорили негромко, вкрадчиво:

– Не плати. Собери дружину, пойди на поганых[7] ратью. Побьёшь их, добудешь славу, золото, возьмёшь большой полон[8]. Великие прибытки получишь.

Напрасно старый воевода Ян Вышатич советовал Святополку отступиться, принять предложение степняков, напрасно убеждал, что не восемь сотен туровцев, какие были у великого князя под рукой, но тысячи воинов нужны, чтоб одолеть силу половцев. Не хотел Святополк отдавать своё, не хотел уступать даже в малом, повелел он бросить послов в темницу и готовить рати. Наступали на Руси новые, тяжкие и жестокие времена.