Политическая наука. 2017. Спецвыпуск - стр. 47
Политическая практика показывает также, что популизм имеет свойства редуцировать и вульгаризировать практически любые идеологии и общественные движения, упрощая и декодируя свойственные им ценности. Российский политолог Глеб Мусихин замечает, что популизм не может обрести собственную комплексную субъектность, постоянно пользуясь концептуальной сердцевиной других идеологий [Мусихин, 2013, с. 168]. В свою очередь, Петр Дуткевич выделяет феномен «люмпен-либерализма», использующего популистские методы в период политических кампаний и немедленно забывающего об обещаниях сразу после выборов [Дуткевич, 2006].
Научные дебаты о кризисе послевоенных идеологий начались на Западе с середины прошлого столетия. Такие авторы, как Дэниел Белл, Сеймур Мартин Липсет, Эдвард Шилз и позже Френсис Фукуяма выдвинули ряд теорий, слившихся в полифонический реквием по глобальным идеологиям. Наибольшую известность получила хрестоматийная работа Дэниела Белла «Конец идеологии: об исходе политических идей в 50‐е годы» [Bell, 1960]. После распада социалистических систем в конце 1980‐х ожидаемый многими взлет западных идеологий на высоту «мировых политических религий» не состоялся. Напротив, четче обозначилось их смысловое нивелирование, снижение мобилизационного потенциала, утрата нормативных и когнитивных функций. Збигнев Бжезинский в лекции в Джорджтаунском университете в 1990 г. резюмировал это следующим образом: «Демократия победила. Система свободного рынка победила. Но что сегодня является содержанием наших убеждений? Чему сейчас на нашем демократическом Западе действительно предан человек? Гедонистическому релятивизму? Нет абсолютов, нет приверженностей… Я думаю, эта пустота, эта потенциальная, если еще не реальная пустота становится опасной» [цит. по: Капустин, 1998, с. 218]. Четверть века спустя содержанием убеждений все большего числа людей становится именно популизм, многократно усиленный современными средствами коммуникации.
Наряду с вопросами политического суверенитета главными смыслами современного популизма стал известный набор негативных эффектов экономической глобализации. Социологическая статистика «первого мира» фиксирует сегодня не только пассивные форсайты мрачных экономических перспектив для себя и будущих поколений, но и усиление отрицательного мнения по поводу «естественных выгод» глобализации – свободы торговли и трудовой миграции. В ноябре 2016 г. социологическая компания YouGov / Economist представила результаты исследования, согласно которому больше половины американцев, британцев и французов назвали глобализацию скорее отрицательным (force for bad), а не положительным явлением [см.: International survey… 2016]. В Великобритании опросы показали, что даже привилегированные граждане, процветающие в открытой глобальной системе, голосовали за «Брексит», считая, что выход из ЕС позволит им «больше контролировать свою жизнь», устранив, по крайней мере, одну из систем наднационального контроля, находящуюся в Брюсселе [Hu, Spence, 2017, p. 59]. Британцы отказались понять собственное правительство, которое за последние десятилетия попало в зависимость от директив Еврокомиссии, что зачастую означало подчинение интересам франко-германского дуэта. Другими словами, большинство граждан предпочли остаться один на один с собственным правительством, не допустив в эти отношения европейскую бюрократию. Политический обозреватель Financial Times Гидеон Рахман так прокомментировал напряженное начало переговоров между Лондоном и Брюсселем по условиям «Брексита»: «Очевидно, европейцы не знают историю и природу британцев. Страна, победившая испанскую армаду, Гитлера, Кайзера, Наполеона, не имеет оснований бояться бюрократов в Брюсселе или правительств Мальты или Словакии» [Rachman, 2017].