Похвальное слово Бахусу, или Верстовые столбы бродячего живописца. Книга третья - стр. 12
– «Жизнь сама по себе – явление непостижимое, откуда нам знать, почему мы живём на свете?» И зачем? – глубокомысленно изрёк я, вспомнив опять японца и принимая из рук Бакалавра чашку. – Главное, ради чего я должен пачкать бумагу чернилами?
– Ради жизни на земле. Не ради славы, боцман. Помнишь, говорили мы о романе Владимова? Теперь забудь о нём. Ты просто пиши. Не бери в голову высокие материи, морали и выводы из них. Пиши просто, как помнится и вспоминается. Истина, дедуля, не в вине, которое мы оба любим, а в трезвом взгляде на былое без высоколобых дум и размышлений, до которых найдётся множество охочих поучительствовать. Ты оставайся на палубе. Мне, боцман, любопытно, что у тебя получится – дерзай!
– Постараюсь, – уныло пообещал я, отбросил Дормидонта, вновь атаковавшего мою ногу, и вышел в прихожую с намерением, никуда не заезжая, сразу отправиться на вокзал, убыть на Мини-Балтику и «просто писать», что было не так уж просто для меня даже при «трезвом взгляде» на прошлое, в которое понапихано столько всякого разного, что я, сев за рабочий стол, вряд ли разберусь в нём без… н-да, без бутылки.
Всё-таки время, куда ни глянь, сплетает все вещи и события в одно непрерывное полотно, тебе не кажется? Мы привыкли кромсать эту ткань, подгоняя отдельные куски под свои персональные размеры, – и потому часто видим Время как разрозненные куски своих же иллюзий; на самом деле связь вещей в ткани Времени действительно непрерывна.
Харуки Мураками
И снова дребезжала электричка, увлекая меня из Города в ближайшее будущее, а мыслями я (спасибо Бакалавру!) уносился в далёкое прошлое. В то самое, когда вернулся из отпуска в Кёниг, не догуляв две недели и не дождавшись настоящей уральской зимы, которая выстуживала сейчас и вагон, и знакомые «до боли» станции и платформы, безымянные площадки, отмеченные только цифрами на километровых столбиках.
Нынешний перестук колёс сливался с прежним, что тоже остался в прошлом, с тем, который музыкалил и увозил меня всё дальше от родительского дома, как в старой песне: «Приказ был ясен: явиться в час назначенный, и мчит на запад нас военный эшелон». Мой был мирным, пассажирским, позволившим снова «застолбить» пару вечеров с милыми моему сердцу друзьями, а дальше… дальше, как в той же песне: «Куда лечу, и где же ты?! Но лишь окраины Москвы – мелькают огоньки во тьме ночной».
И тогда не шла с ума эта песня. Только слова, что я повторял, были другими: «Может, ты, подруга, вспомнишь наши встречи? Может, ты, подруга, вспомнишь обо мне? Где ты милая, родная, где любовь ты молодая? Лишь тоскуя, вспомнишь обо мне…» Так пелось как будто, если я чего-то не напутал за давностью лет. Но это, конечно, не имеет значения, коли возвращение было грустным. Во-первых, я не знал, какой новостью меня огорошат в конторе, а во-вторых, и в главных, я не встретил на Урале «поседевшую» любовь мою, хотя опросил о ней всех знакомых, знавших её. Я по-прежнему не терял надежды, но всё это было неопределённо и почти безнадёжно. Ведь столько лет прошло с нашей последней встречи!