Пограничный городок. Китайская проза XX века - стр. 43

Когда я отслужил сержантом два года, у меня действительно появилась седина. Дело не в том, что я наконец оценил ситуацию, просто каждый день переживал, опасаясь, что где-то ошибся и меня накажут. Днем я со всегдашней улыбкой работал не жалея сил, по ночам же спал плохо – внезапно вспомнив о каком-то деле, я с ужасом начинал обмозговывать его так и сяк, выход не всегда находился, и сон ко мне уже не возвращался.

Кроме дел служебных я также переживал за сына и дочь: сыну было уже двадцать, дочке – восемнадцать. Фухай, мой сын, поучился и в частной школе, и в школе для бедных, и в государственной начальной школе. Иероглифов он освоил всего на уровне второго тома учебника родной речи, а вот дурных привычек нахватался с избытком. Он усваивал их и в частной школе, и в заведении для бедных, и в государственной школе и мог бы сдать экзамен на все сто баллов, если бы школы ввели экзамен по плохому поведению. Ведь в детстве он потерял мать, я же все время проводил вне дома, вот он и вел себя как вздумается. Я не упрекал его в том, что он не взрослеет, и никого не винил, я лишь сокрушался, что мне не везло, что я не разбогател и не смог дать ему хорошее воспитание. Нельзя сказать, что я виноват перед детьми, я ведь не привел им мачеху и они не терпели от нее обид. Что же касается моего невезения – я смог стать лишь полицейским, так в этом не моя вина, разве человеку дано одолеть Небо?

Фухай был немаленького роста и потому отличался отменным аппетитом! За раз он уплетал три чашки лапши с кунжутным соусом, при этом иногда жаловался, что не наелся! С таким аппетитом ему мало было даже двух таких отцов, как я! Я не мог оплатить его обучение в средней школе, да и «таланты» его не позволили бы сдать экзамены. Надо было пристроить его к какому-нибудь делу. Увы! Что он умел делать?

Уже давно я в душе решил: пусть лучше мой сын станет таскать коляску, чем пойдет в полицейские. Я в своей жизни досыта наслужился, нечего передавать эту службу по наследству! Когда Фухаю было лет двенадцать-тринадцать, я хотел отдать его учиться ремеслу, с плачем и ревом он отказался. Ну не хочет, и ладно, пусть подрастет, через пару лет поговорим, разве ребенок, оставшийся без матери, не заслуживал особой любви? К пятнадцати годам я подыскал ему место подмастерья, он не возражал, но стоило мне отвернуться, как он оказывался дома. Несколько раз я отводил его назад, а он тайком сбегал домой. Пришлось ждать, когда он подрастет еще, может, поумнеет и тогда все будет в порядке. Увы! От пятнадцати до двадцати лет он прожил по-дурацки, ел и пил как положено, вот только работать не любил. Когда я наконец вспылил: «В конце концов, чем ты хочешь заняться? Говори!» – он опустил голову и сказал, что хочет быть полицейским! Ему казалось, что если, нарядившись в форму, ходить по улицам, то можно и денег заработать, и расслабиться, это не то что жизнь подмастерьев, вечно запертых в мастерской. Я промолчал, но сердце защемило. Я замолвил за сына словечко, и его взяли в полицию. Неважно, болело ли при этом мое сердце, по крайней мере у него появилась работа и он больше не сидел у меня на шее. Когда отец герой, то и сын добрый молодец, а вот когда папа полицейский, то и дитятя пойдет в полицию, при этом полицейский из него был наверняка хуже меня. Я только к сорока годам испекся в сержанты, ему же к сорокам, увы… Если не уволят, и то хорошо! Безнадега! Я не женился повторно, так как умел стискивать зубы. А сына же разве не нужно скоро женить? И на что он будет содержать семью?