Погоня за ветром - стр. 35
– Да вроде так. – Варлаам кивнул.
– И ты, выходит, такожде тут останешься. У тебя как – жена, чады?
– Да нет, откуда ж. Во фрягах не до того было.
– И невесты у тя несть?
– Нет покуда.
– Счастливый ты. – Мирослав тяжко вздохнул. – А то у меня вот… Была невеста, боярского роду. Дак, ты представь, пошла за Милея! Нет, ты подумай только! За Милея! За баскака вонючего! Тьфу! Ежели бы… Ежели бы отказала мне, дак ладно. А то… Сговорились, всё честь по чести, а она… За мунгала. – Голос Мирослава дрогнул, он закрыл руками лицо и сокрушённо затряс светло-русой головой. – Позор, одно слово. Польстилась на богатство, на рухлядь! А была моя Пелагеюшка, стойно пава! Ходила, так словно по воздуху плыла. И лицом красна, и умом сверстна. А вот так вышло. Топерича чад Милеевых нянчит.
Мирослав налил Варлааму и себе из ендовы[95] хмельного мёду, поднял чару и возгласил:
– Ну, за то, чтоб у тя так не вышло!
Почему-то Варлаам снова вспомнил молодую жёнку на гульбище.
Глава 9
Поздней осенью, после сороковин по отцу, в Перемышль примчался во главе малой дружины весь забрызганный дорожной грязью мрачный Лев. К тому времени Мирослав окончил работы на крепостном забороле. Варлаам поселился в доме тысяцкого и днями вместе со своим новым приятелем пропадал на стенах. Он рассказывал Мирославу, как устроены каменные гнёзда феодалов в италийских городах, говорил о потернах и барбаканах, о каменных округлых башнях.
– И у нас такое есть, – отвечал ему Мирослав. – И потайные ходы, и дверцы сокрытые в стене, такие же, как потерны твои, и пред вратами укрепления, что барбакан ихний. Только не любят у нас камень. Бают, холоден он.
– Зато не горит. Да и… Одно дело – дом, другое – крепость. Просто мало у нас на Руси камня, а древа – сколь угодно. И труден камень для обработки. Вот и редки потому у нас строенья каменные. Больше храмы да княжьи дворцы, чем стены городские, – говорил Варлаам.
…Лев вызвал его к себе на второй день по приезде.
Ступая по каменным плитам дворцовых переходов, Варлаам думал, что отныне надолго, а может, и навсегда связал он свою жизнь с этим честолюбивым, вечно хмурым человеком.
Князь сидел на широком дубовом стольце, подлокотники которого украшали резные волчьи головы с разверстыми пастями.
Поглаживая эти головы ладонями, Лев говорил:
– Первое важное дело доверяю тебе, Варлаам. Поедешь в Краков, к свояку моему, князю Болеславу. Скажешь ему и палатину[96]: брат мой Шварн порушил договор в Тарнуве, какой заключил с Болеславом мой покойный отец. Собирается он идти на Польшу войною. Пусть будет польский князь наготове, не даст застать себя врасплох. По сведениям моим, чрез две седьмицы намерены Шварн и его бояре в поход выступить. И, Варлаам, непременно добейся встречи с палатином. Свояк мой – дурак, не при княгине Констанции это сказано будет. Ибо княгине он по нраву. А палатин у Болеслава – умный. Всё содеет как надо. Ещё скажешь ему: мол, князь Лев сам против брата выступить не может, а вот предупредить вас – предупредил. Грамоты никакой тебе не дам, передашь всё на словах. Думаю, уразумел, почему так. Ну, с Богом, ступай. Выезжай тотчас, не мешкай. Ступай на конюшню, вели, чтоб скакуна тебе дали там порезвее. Поторопись. И помни: содеешь дело как надо – недолго будешь в отроках ходить. И ещё: никому, ни единой душе о поручении моём не сказывай.