Поэзия зла - стр. 32

История и опыт внушают, что Поэт жаждет внимания; в противном случае он просто исчез бы, не оставив правоохранителям послание для расшифровки. К сожалению, я даю ему то, чего он, по всей видимости, хочет: поднимаюсь в свою спальню с видом на гостиную, со своим «Киндлом» и подборкой присланных Чаком стихов. Здесь, приткнув подушку к изголовью кровати, устраиваюсь под пуховым одеялом (наверху что-то прохладно) и читаю, заедая свое занятие изрядной порцией шоколада. Я нередко задаюсь вопросом, едят ли шоколад серийщики, и ответ напрашивается один и тот же: нет, не едят, и в этом корень их проблем.

Где-то к середине своих исследований я успеваю набросать еще одну страницу заметок, заполненную всевозможными интерпретациями слов, что струятся у меня перед глазами. Поэзия нередко представляет собой довольно таинственное, глубокое погружение, а моя интерпретация истории нередко помогала мне выявлять место преступления. Однако я не чувствую, что избранных слов Поэта мне достаточно, чтобы составить подлинную историю.

Выключив наконец свет, я напряженно вглядываюсь в темноту. За стеной в соседней комнате несколько раз громко стукает машина для льда, в то время как у меня в голове так же громко стучит Поэт. Робертс прозвал его Профессором, в то время как я называю его Поэтом. Скорее всего, это означает, что Робертс ощущал его профессором или же просто взял прозвище наобум, как я, для своей собственной мыслительной обработки. Поверить, что он – настоящий профессор, было бы слишком узколобо. Очевидное предположение – верный способ, что тебя перехитрят. И все же, по иронии, я чувствую, что упускаю нечто очевидное.

Закрываю глаза и уплываю в сон со стихотворением, которое Поэт оставил в моей голове:

Я просыпаюсь под желтоватым солнечным лучом и под гнетом того же треклятого стихотворения, что, оказывается, накрепко засело у меня в голове. В комнате пронзительно холодно, а в голове какая-то судорожная неразбериха из обрывков того самого дела. Расстроенная неспособностью превратить ее в сколь-либо внятную мысль, я уповаю на пробежку, которая прочистит мне голову, и смотрю на свои часики «Эппл». Убедившись, что сейчас всего семь утра – еще можно избежать палящего зноя, – натягиваю леггинсы, майку и кроссовки.

Некоторые копы, чтобы выбраться из своего ада, имеют привычку напиваться в хлам, но для меня бокал вина (ну ладно, два, как прошлой ночью) – это и норма, и граница. Тому есть причина. Выпив, я глупею. А глупость – хороший способ закончить жизнь до срока. Остаются бег, карате и спортзал. Я ненавижу копов разъевшихся и жирных. Возможно, это ментальность, унаследованная от отца, но я ее придерживаюсь. Дело здесь не в том, чтобы стыдиться своего тела или осуждать его. А в том, чтобы оставаться в живых ради своей семьи. И быть в форме достаточно, чтобы спасти невинную жизнь. Ибо любое преимущество, которое в тебе есть – или нет, – может стоить кому-то жизни. Но иногда иметь даже все возможные человеческие преимущества недостаточно, что доказывает убийство моего отца.