Поезд Ноя - стр. 26

– Совсем сдурел? – схватив в охапку, он выволок деда из обезьянника, ногой захлопнул дверь. К прутьям тотчас приклеилась разбитая в кровь физиономия урки. На деда обрушился поток угроз.

– Последние часы живешь! На куски порву, по земле размотаю…

– Уймись, урод! – круглолицый шарахнул по прутьям дубинкой, видно, попал по пальцам. Зашипев от боли, крикун на время притих. Деду же вернули личные вещи, вывели на щербатое крылечко.

– Все, террорист хренов, вали. От греха подальше. Сам видишь, какая публика у нас кукует, – сержант устало сплюнул. – Ты вон одной ночи не выдержал, а мы годами терпим. Еще нас же везде и поливают, с дерьмом смешивают, полицаями называют.

Дед Степан стоял, чуть покачиваясь. В голове царила обморочная пустота.

– Ну? Чего встал-то? Иди, отсыпайся, – милиционер легонько подтолкнул старика в спину. – И не шали больше. К другим попадешь, хуже будет. Чикаться не станут.

Дед Степан сухо сглотнул. Хотел ответить, но горло пересохло, да и слов не было. Ныли кулаки, болело тело.

– Домой-то доберешься? Тут вроде близко.

Дед кивнул.

– Тогда счастливо! И никаких больше гранат, слышишь? Сейчас власти на террор круто дышат. Последнего здоровья лишат под горячую руку.

Дед снова кивнул и шатко двинулся по улице…

План созрел по дороге. Как-то само сложилось в голове, выстроилось нехитрой мозаикой. Да и что другое могло родиться после минувших дурных суток?

Умудрившись никого не разбудить, он проник в квартиру. На цыпочках, точно вор, пробрался на кухню, глотнул напоследок водички из чайника. Стало чуть легче. И сразу вспомнилось, что веревка лежит где-то здесь же на полке. Значит, и шариться среди ночи не понадобится. Можно, конечно, и по венам ножичком, только ведь загадит все. Валентине потом мыть-убирать. Зачем? С веревкой, конечно, не слишком красиво, зато чисто.

Пальцы путались, найденная веревка никак не желала скручиваться в аккуратную петлю. Жизнь и здесь артачилась, строптиво перечила деду. И маячила перед глазами чья-то небритая харя – не то урки недавнего, не то охранника с озера. Горький стыд вновь накрывал волной. Дед Степан даже губу прикусывал до крови. Как же, зараза, горько-то! Стоило коптить небо семь десятков лет, чтобы с тобой обошлись как со шпаной подзаборной, как с шелупонью распоследней! И ладно бы только на озере, – кругом ведь так. И очереди эти больничные, и рост цен, и давки в пенсионных фондах, в СОБЕСах… Не-ет, трястись и цепляться за такую жизнь было просто смешно. Дураков нет, хватит!

Он уже управился с узлами, когда на кухню заглянул внучок Юрка – худенький, в трусиках и маечке, в пупырье от ночного холода.