Поэты и джентльмены. Роман-ранобэ - стр. 9
– Уверяю вас, князь Меншиков – ваш давний поклонник.
Жюли не удержалась – брови подпрыгнули сами:
– Князь Меншиков? Который… мой бог… но он же…
«Морской министр!» – вертелось на онемевшем от радости языке. Но Жюли сумела проглотить опасные слова:
– Он же… ему много лет, – находчиво выкрутилась.
– Он в возрасте щедрости и мудрости, – кисло заметил Мишель. – То есть мудро понимает, что в его возрасте за удовольствия приходится платить щедро.
Уступить Жюли другому содержателю – более влиятельному, более богатому – было несколько больно для самолюбия. Но он ведь с самого начала знал, что рано или поздно придется, так? Что ж. Вот этот час и пробил. Час обналичить акции. И увидеть: сделанные инвестиции либо вернутся прибылью, либо сгорят. Только морской министр князь Меншиков мог вызволить князя Туркестанского из афганского тупика. Спасти его титул. Его карьеру. Его репутацию. Это определенно стоило и коляски, и квартиры, и всех уже потраченных на Жюли денег.
Жюли поднялась. Приняла позу графини Амалии из пьесы господина Матье. Плечи развернуты, подбородок вскинут, в глазах – негодование.
– Вы возмутительны. Ваши слова оскорбительны. Неописуемы. Беспримерны.
Выдержала паузу. Воздела руку. И холодно изрекла:
– Я люблю желтые бриллианты и розовое шампанское.
Князь Туркестанский схватил шляпу с плюмажем. Выпрыгнул из кресла так резво, как только позволяла подагра. Едва не сшиб в дверях горничную с корсетом «наяда» в руках.
– Бриллианты – желтые. Шампанское – розовое! – крикнула госпожа Гюлен вслед. – Не перепутайте!
Топот князя Туркестанского стих.
– Редкостный болван, – заметила Жюли и подняла локти, чтобы горничная помогла надеть корсет.
Даль отпрянул. Заморгал. Скала. Прореха. Небо. Только в перламутре его теперь преобладал голубой. Даль опомнился. Рванул в палатку. Под полог. Клацнул пастью ящика. Выдернул из гнезда гнутую хирургическую иглу. Руки тряслись. Не сразу вдел нитку. Бросил ящик открытым. Сломя голову понесся обратно. Спотыкаясь на рытвинах и крепче зажимая иглу в пальцах. Не упал, не потерял. Осадил у скалы. Прореха была на месте, сквознячок оттуда пах все теми же духами. Сердце Даля тяжело бухало, от ударов его подскакивал желудок, кишечник свело спазмом. Стараясь не глядеть, не вдыхать, не прислушиваться, Даль вонзил иглу. Потянул нить. Игла норовила ужалить пальцы. Стежки ложились грубо. Ну и к черту. Не лицо ж зашивает.
– Господин Даль!
Рывком затянул нить. Выдернул иглу. Чтобы замаскировать шов, рванул за волосы траву вместе с дерном.
– Что вы делаете? – удивился полковник Тучков. Глаза у него были обведены черными кругами. Черный круг, белый круг, в середине черное «яблочко». Две мишени. Даль прыснул, меленько затрясся. Глаза-мишени Тучкова подернулись туповатым недоумением: обижаться или нет?