Почти все о женщинах и немного о дельфинах (сборник) - стр. 13
Там я встретился с Катькой и всеми правдами и неправдами сумел перевезти ее в Москву, спасая от темных секретных дел.
Не знаю, как и обозвать то состояние, что охватило меня в этом трамвае – если это был сон, то очень странный. Потому что тело мое ничего не чувствовало, словно пребывая в невесомости, а глаза были открыты, но ничего не видели вокруг.
Как-то по осени на даче Костика, в сауне, я, смущенно посмеиваясь, пересказал ему про такое же трамвайное наваждение, но друг мой закадычный смеяться не стал и вроде даже протрезвел. Константин был не только свой в доску парень и навсегда товарищ, но и светило в странной науке сомнологии, поэтому знал все про всякие сумеречные состояния. Выслушав мою историю, он объявил, что это похоже на состояние измененного сознания, и утром поволок меня в свой институт, где заставил пройти всякие тесты.
Ничего мутного и опасного во мне не нашли, но друг еще долго приглядывался ко мне недоверчиво.
Вышел я из трамвая остановки за три до дома, зашел в винный, взял полугара, любимого, ржаного, потоптался у сигарного отдела, мечтательно вдыхая терпкий запах табака, но так и не решился развязать. Курить, а потом и выпивать пришлось бросить сразу, как начал заниматься с Катькой – она, словно хороший гаишник, чуяла запахи за версту и жутко обижалась.
В сетевом взял закусить всякого разного, прошел мимо зеркальных окон ресторана, который обещал кусок мраморного мяса за половину дневной институтской моей зарплаты, мимо поваров-узбеков в черной униформе, сидевших у задней двери на корточках, совсем как в родном кишлаке, и направился к дому по дворам, где все было и оставалось прежним.
Ничего не поменяла вокруг себя новая жизнь, летящая с бешеной скоростью по широким магистралям, пламенеющим огнями призывных вывесок: ни модерновые лакированные башни, силком втиснутые в это закоулочное пространство; ни потертые временем советские ульи для тесного житья; ни мусорные убежища с распахнутыми навсегда перекошенными воротами; ни газоны с коричневой пыльной землей, огороженные толстыми металлическими трубами с растущими за ними тополями, которые выперлись вверх аж до седьмого этажа и летом осыпали всех тоннами бессмысленного белого пуха; ни лавочки у подъездов, на которых, словно птицы на ветках деревьев, сидели бесформенные тетки с клеенчатыми сумками на толстых коленях.
И как только нежные, невесомые школьницы превращались в таких корявых существ! Как из веселых пацанов вылуплялись перекрученные жизнью мужики! Все это оставалось загадкой дворовой московской жизни.