Побег куманики - стр. 26

ноябрь, 26

о чужих стихах

так бывает, когда в кафе ждешь кого-то, кого никогда раньше не видел

поеживаясь, входит бородач в слишком теплом пальто, этот? может быть, этот, ты готов простить ему эту бороду, смола и шерсть, как он мерзнет, бедняга, южная кровь стынет колючими шариками, сейчас мы закажем глинтвейн, в нем есть портовая дерзость, электрические демоны живут в испанских проводах, но нет, скрывается в комнате для персонала

этот? мальчик с принцевской ракеткой в чехле, он научит и меня! отделанная сосной раздевалка в теннисном клубе, горячие брызги на синем кафеле, ясный стук мячей в пустоте утреннего корта, вялые верлибры в холщовом блокноте, нет, уже обнимает девчушку в полосатых гольфах

этот? дверь толкает служащий с плоским лицом растерянного скруджа, не может быть, только не этот, ублюдок метемпсихоза, в прошлой жизни он был чучелом вороны, садится за столик для одного, хорошо, хорошо, еще кто-то, почти неразличимый в сгустившихся сумерках, озирающийся на пороге, да? да? из фиолетовой тьмы выплывает женское, бессмысленное лицо, розовый жемчуг на крепкой шее, да что же это такое, наголо бритый camarero чиркает спичками у тебя над ухом, esta bien ? свечи плавают в черных лаковых вазах, ты крошишь туда лепестки, грызешь ногти и смотришь на дверь

ноябрь, 26, вечер

Мой брат всегда старался, чтобы вместе нас не видели. Однажды он взял меня в гости к своим друзьям, я очень просил. Это была среда. Наверное, июль. Там была девочка, она садилась ко всем на колени и пахла сыроежками, все ее щекотали, а я столкнул, не помню ее имени. И что толку в имени? Мой пансион в Барселоне назвали Приморский тополь, а нет ни тополей, ни моря, ни интернета. Зато есть вид на задний двор Федерал экспресс. Доктор Родригес велел мне писать дневник, и я пишу.

Я писал его на жестком диске, сидя на жестком подоконнике, в час по чайной ложке. А теперь пишу прямо в сети, боюсь потерять компьютер. Один раз я его уже потерял, потеряю и второй.

Я даже браслет больничный умудрился потерять, а он на запястье запаян.

Пластиковый закрыватель дверей и разрушитель всех собраний. Апельсинового цвета.

А у доктора – цвета verde vivo, перед таким разъезжаются стеклянные стены и отпираются гремучие засовы, вот бы украсть его и прогуляться на чердак, где гудят белоснежные совы и мохнатые хмурые мыши висят на жердочках.

Я бросаю слова на электрический ветер, там они умрут в безопасности.

Нет, не только поэтому: еще мне нравится, что, куда бы я ни пошел, дневник мой радостно летит впереди меня, он в каждом компьютере этого города, даже в том, огромном, мерцающем в ночи, что показывает расписание на вокзале.