Победитель - стр. 41

Спустя несколько секунд я наконец нашел Метиаса. Он был один, пытался подняться с земли, усыпанной битым стеклом и запятнанной кровью. Из его плеча торчал нож. В нескольких футах лежала крышка люка. Я бросился к Метиасу. Он коротко мне улыбнулся, держась за рукоять ножа, пронзившего плечо. «Это был Дэй, – выдохнул он. – Ушел по сточной системе». Он протянул мне руку: «Помоги-ка мне подняться». – «Вот твой шанс, – сказал я себе. – Единственный шанс, сейчас или никогда».

Томас бормочет еле слышно, а я снова хочу остановить его, но не могу. Я будто онемела.

– Жаль, я не могу описать все образы, пробегавшие тогда перед моим мысленным взором: коммандер Джеймсон допрашивает Метиаса, пыткой выбивает из него показания, вырывает у него ногти, режет кожу, пока Метиас не начинает молить о пощаде; потом она медленно убивает его, как убивала всех военнопленных. – Слова срываются с языка Томаса все быстрее, превращаются в сумбур. – Я представлял себе республиканский флаг, республиканский герб, присягу, которую принес в тот день, когда Метиас принял меня в патрульную службу. Я поклялся, что до последнего вздоха буду хранить верность Республике и моему Президенту. Я мельком взглянул на нож, торчащий из плеча Метиаса, – выполни свой долг. Выполни сейчас. И тут, ухватив Метиаса за воротник, я вытащил нож из раны в плече и вонзил ему в сердце по самую рукоять.

Я слышу собственное «ах». Словно ожидала другого конца. Словно, если прослушать историю несколько раз, конец изменится. Нет, он никогда не меняется.

– Метиас прерывисто вскрикнул, – шепчет Томас. – А может быть, это вскрикнул я – теперь уже не могу сказать. Он упал на землю, цепляясь за мое запястье, широко распахнув в недоумении глаза. «Прости», – выдохнул я.

Томас поднимает на меня глаза – он просит прощения у меня и у моего брата.

– Я склонился над его трепещущим телом. «Прости, прости, – повторял я. – У меня не было выбора. Ты не оставил мне выбора!»

Теперь я едва слышу Томаса, а он все говорит:

– Искорка понимания вспыхнула в глазах вашего брата. А с ней и страдание, нечто большее, чем физическая боль, – предсмертное прозрение. Потом отвращение. Разочарование. «Теперь я знаю почему», – прошептал он. Можно было не спрашивать, я и так понимал, что он говорит о нашем поцелуе. «Нет, то было искренне! – хотел прокричать я. – То было прощание – проститься с тобой иначе я не мог. Искренне, клянусь». Но сказал другое: «Зачем ты поссорился с Республикой? Я тебя сто раз предупреждал. Перейдешь Республике дорогу, и она тебя уничтожит. Я предупреждал! Но ты не хотел слушать!» Но ваш брат покачал головой. Его глаза словно говорили: тебе этого никогда не понять. Из его рта потекла струйка крови, он еще сильнее сжал мое запястье. «Не трогай Джун, – сказал он. – Она ничего не знает». Потом его глаза загорелись огнем страха и ярости. «Не трогай ее! Обещай!» И я заверил его: «Я буду защищать ее. Не знаю как, но буду стараться. Обещаю».