Победа в лабораторных условиях - стр. 69
Вот ведь дурак!
Взял – и поцеловал!
Она, наверное, невесть что теперь подумает. Подумает, что…
Генрих помотал головой. Но ни закрытые глаза, ни энергичная тряска не помогали забыть этого глупого поцелуя. Спроси его кто-нибудь, зачем он это сделал, и Генрих не нашёлся бы с ответом. Ни одну другую девчонку он бы в жизни целовать не стал. Девчонки вообще по большей части были противные.
Но Марика-то не противная. С этим Генрих спорить не мог. Марика была чудом с пушистыми волосами и смешным круглым носом. А теперь она и разговаривать не захочет.
Или, что ещё хуже, подумает что-то своё, девчоночье. Что он в неё втрескался.
Понемногу Генрих смог отдышаться, а заполошные мысли успокоились. Он встал, отряхнул штаны и побрёл к дому, легко ориентируясь в густом сумраке.
Марика – не просто какая-то девчонка. Она особенная, и не потому что ведьма, а потому что с ней можно лепить крокодилу из грязи, пускать солнечные зайчики, обсуждать механизмы и смеяться над тем, как муравей выел глаз Всевышнему. Она как друг, только красивая, пушистая и в платьях.
А он её поцеловал. Вот ведь придумал!
Когда-то он поцеловал в губы Эни Стакс, она с отцом жила раньше в квартире Ливов. Всё, что он мог про Эни вспомнить, это что она носила два красных бантика и метко плевалась через дырку в зубе. Но тот поцелуй можно было и не считать – в конце концов, они были совсем маленькие. И Эни сама напросилась тем, что кривлялась. Марика – это, конечно, другое дело.
Перед Марикой следовало извиниться. Прямо так, дождаться, когда она снова сбежит в город, подойти и сказать: «Прости».
Если она станет с ним говорить.
Уже возле дома Генрих подумал пойти к дядьке Ратмиру, признаться во всём и спросить, что делать. Но потом вообразил насмешливый прищур тёмных глаз под косматыми бровями и понял: в жизни он про такое не расскажет.
И маме не расскажет, ни за что на свете. Она, конечно, смеяться не будет, но начнёт суетиться вокруг, будет повторять что-то вроде: «Ты уже такой большой!»
Больно надо.
Хотя и было уже поздно, Генрих перед сном прочистил очаг, заменил кристалл в светильнике, смазал маслом шестерни стиральной бочки – всё думал, чем бы ещё заняться, чтобы не ложиться спать. Точно знал: закроет глаза и опять начнёт думать про Марику и про поцелуй этот. А ему не хотелось.
– Ты такой задумчивый сегодня, Генрих, – заметила мама осторожно, когда он взялся править кухонный нож. – Всё в порядке, дорогой?
– Угу, – отозвался Генрих.
Мама присела рядом с ним на табурет, поёрзала, откинулась назад, чтобы не перекрывать свет, и принялась смотреть за его работой. Смотрела недолго – подняла на колени корзину с шитьём, надела напёрсток и начала ровными стежками подшивать рукав белой тонкой рубашки. Но Генрих не сомневался – она захочет с ним о чём-то поговорить.