Победа в лабораторных условиях - стр. 40
Всё ещё ошарашенный, Генрих пообещал, что придёт в выходной – вечером он неизменно шёл на фабрику, теперь в красильный цех, и отпроситься оттуда возможности не было.
Первым, с кем Генрих поделился новостью, стал дядька Ратмир.
– Не ходи, – приказал он резко, дохнув перегаром.
– Почему это?
– Директорский сынок. Нечего с ними водиться.
Это звучало непонятно. Как будто быть сыном директора и жить в чистом белом доме недалеко от школы – хуже, чем ютиться в комнатушке в трущобах. Генрих так и сказал.
Дядька Ратмир ответил:
– Куда хуже. Они мещане, держатся за свои кружевные салфеточки и расписные чашечки, – он дёрнул щекой, словно чашки вызывали у него отвращение. – Копни глубже – ничего там больше нет. Доведись, за своё добро кого хочешь продадут.
Генрих чувствовал, что хочет сжаться в комок, настолько злобно звучали слова дядьки Ратмира. Он как палкой хлестал.
– Я пойду, – упрямо прошептал Генрих, глядя перед собой, в тетрадку с жёлтыми тонкими листами.
Тут дядька Ратмир расслабился, выдохнул, потрепал его по голове.
– Сходи, малец. Не слушай меня. Я болтаю всякое…
Это правда. Иногда дядьку Ратмира заносило, он принимался говорить непонятные вещи или ругался на весь свет. Но Генриху он всё равно нравился. Это было почти так же, как иметь отца, который живёт в другом доме. Даже лучше.
– Вот что, малец. Дам кое-что. – И он отошёл к большому сундуку у стены, в который Генриху было строго запрещено совать нос.
Вернувшись, он положил на стол небольшой круглый белый предмет. Генрих осторожно взял его в руки и сразу понял, что это – пробка для стиральной бочки из того самого упругого вещества, которое нельзя купить, – резины. Сверху у неё было проволочное ушко, и Генрих угадал, зачем – чтобы проще было вытаскивать пробку, не засовывая руки в мыльную грязную воду.
– Ну, только без нежностей! – проворчал дядька Ратмир, точно почувствовав, что Генрих готов разразиться потоком благодарностей. – Подрастёшь, покажу, из чего такое делать.
– Почему не сейчас?
– Мал потому что. И классификацию химических элементов не выучил наизусть.
Генрих виновато потупился. Не выучил.
Дядька Ратмир с третьего занятия постановил разделить самые важные науки на четыре: алгебра, о числах и величинах, геометрия, о формах (вдвоём они образовывали математику), физика, о законах мироздания и изменениях материи, и химия, о внутренних свойствах всех веществ. И если первые три давались Генриху легко, то с химией у них сложилась какая-то взаимная нелюбовь. Пока нужно было просто считать примеры, всё было просто. Но когда дело доходило до выведения формул и решения задач, на Генриха нападал ступор. Как ни старался, он не мог понять: как и по какому принципу множество совершенно невидимых и ещё не факт, что существующих веществ объединялись и превращались в новые.