По скорбному пути. Воспоминания. 1914–1918 - стр. 79

– Спасибо, братцы, – проговорил я и, приказав Францу внести за мной вещи, вошел в комнату.

Прапорщик Пущин стоял посреди комнаты и отдавал какие-то приказания своему фельдфебелю. При виде меня он воскликнул, раскрывая мне свои объятия:

– A-а, кого я вижу! Неужели вы так скоро уже поправились? Ведь у вас, говорят, была раздроблена кость! Ну, раздевайтесь, дорогой мой, и будьте как у себя дома. А где ваши вещи?

– Сейчас мой денщик принесет, – ответил я.

Отпустив фельдфебеля, прапорщик Пущин подсел ко мне и принялся расспрашивать про то, что делается в России. Попутно он рассказывал о всех полковых новостях.

– Да, да, – говорил он, и в его голосе послышалась неподдельная печаль. – Много офицеров перебили. В некоторых ротах осталось по тридцати, по пятидесяти штыков при одном офицере. Да и дух уже совсем не тот, прошел уже первый порыв. Помните, как пошли в первый бой под Жуковом? Какое было воодушевление у всех! Как все, и офицеры, и солдаты, рвались вперед и, несмотря на убийственный огонь австрийцев, шли в атаку не сгибаясь. Никаких окопов не делали, стреляли стоя, как на учении. Ну, а теперь уже совсем не то, все поняли, что это за штука, война, раскусили этот орех. Теперь зарываются в землю как кроты, среди солдат появилось много «пальчиков»…

– Каких это «пальчиков»? – с недоумением спросил я.

– Это самострелы. Надоест какому-нибудь Ваньке лежать на брюхе по несколько дней в окопе и есть сухари, ну вот, он возьмет и сам себя ранит из винтовки в указательный палец, чтобы нельзя было стрелять, в надежде, что когда палец заживет, то его больше на позицию не пошлют, а назначат куда-нибудь в обоз. Сначала это им удавалось, а потом таких «пальчиков» начали предавать суду, и теперь подобные случаи стали реже.

Я был невероятно поражен словами прапорщика Пущина, однако, покопавшись в тайниках своей души, я убедился, что у меня самого тот огонь воодушевления, который пылал во мне, лишь только вспыхнула война, уже теперь как будто потускнел.

Вид крови, ужасы смерти, очевидно, отразились на психике людей, в том числе и на моей. И на смену высокому, лучезарному чувству энтузиазма явилось новое, дотоле неизведанное чувство долга перед Родиной, чувство, всю тяжесть которого я узнал только впоследствии.

– Аркадий Иванович! – обратился я к прапорщику Пущину. – Как бы мне добраться сегодня же до штаба полка?

– Успеете еще испытать это удовольствие! – возразил прапорщик Пущин. – Люди только и думают о том, как бы избавиться от позиции, а вы рветесь туда… Охота же вам лишний раз подставлять свой лоб под пули…