Плюс жизнь - стр. 6
Вообще, да, я много о себе думаю. А о ком еще думать? Вокруг меня слишком долго не было ни одной живой души.
Конечно, я немного преувеличиваю. Был у меня друг. Всего один, Рома. Он, в отличие от меня, в медицинский все же поступил, счастливчик, и в морг мы пошли работать вместе.
О моем диагнозе одноклассники так и не пронюхали. Знали только школьная медсестра и директор. Она-то меня в школу принимать не хотела, но Нина пригрозила ей прокурорской проверкой – не все в порядке было в школьной бухгалтерии. И строго-настрого приказала директрисе молчать о моем ВИЧ, ведь если бы узнали родители других детей, началось бы такое… Хотя в семь лет, когда я пошел в школу, я, честное слово, не собирался еще ни с кем заниматься сексом, да и наркотики в этом возрасте обычно не принимают. Но ведь все эти квохчущие над своими здоровыми детьми родители уверены, что я только и думаю, как передать свой гадкий вирус их чадушкам – а ну как покусаю, или поцарапаю, или еще что? Они находятся в перманентной истерике по поводу ВИЧ, поэтому никогда не услышат, что так он не передается.
Но не сближался с одноклассниками я, в общем, по другой причине. Класс наш был «Э» – экспериментальный. После седьмого набрали двадцать восемь ребят (девочек почему-то не взяли) с большими способностями к естественным наукам, но все не могли быть одинаково успешными. Те, что были умнее, не могли отказать себе в удовольствии подкалывать менее продвинутых в учебе. Ну и конечно, не в выигрыше были прыщавые, толстые, чересчур скромные (по этой причине никто, кроме меня, не дружил с Ромой). Также не любили рыжего долговязого Зайченко, сына алкоголиков. Не пользовался авторитетом и узбек Чингизов, хотя учился он превосходно. Я болтался где-то между двух миров – успешных и отверженных – и боялся: только бы никто не узнал о моем ВИЧ, ведь это окунуло бы меня лицом в компостную яму.
Я и по сей день молчу про свой диагноз. Нет, не то чтобы я хотел каждому встречному о нем рассказать, просто как бывает: пью, например, в универе утреннюю таблетку, а у меня спрашивают: это что? И мне каждый раз врать, что это витамины? Пожизненные такие…
Или еще, ну, это уже лирика. Выпиваю, скажем, на пару с другом бутылку-другую вина или пива бутылки три. И тянет меня на философию. Вдруг становится страшно, что не сегодня так завтра вирус опояшет кожу лишаем, обозначит лимфоузлы одутловатыми сливами, наградит несбиваемой температурой месяца так на два. Я знаю, как работают мои таблетки, и понимаю, что эти страхи беспричинны. Но болезнь, как ни крути, полностью вылечить нельзя. Рассказать о том, что на душе – необходимо, но раскрыться страшно. Велик риск, что собеседник натянет на себя накрахмаленную маску – нет, не ту, что носила бабушка, – а метафорическую, ментальную, и я в эту секунду погибну для него, а он – для меня.