Пленники хрустального мира - стр. 26
Его музыка – это не что иное, как крик его собственной души, которая продолжает рыдать на протяжении долгих лет. Никто не знает, какое его чувство рождает такие композиции, да и никто не думает об этом, просто наслаждаясь его удивительными музыкальными тональностями, в которых медленно утопает все вокруг. Но как же много ему пришлось однажды заплатить за эту любовь к музыке, за эти уникальные способности, которыми обладает лишь он один… Только жгучий глубокий шрам на его шее, сползающий с щеки и уходящий на грудь, напоминает о его болезненной плате за истинный талант.
Когда последняя нота томительно опустилась на окружающий мир поместья, все вокруг замерло, кажется, даже перестав дышать. В груди моей все резко сжалось, словно в кованых тисках, болезненно изнывая от тягостной тесноты.
В эту минуту, когда Лео завершил свое очередное признание в любви кому-то неведомому, мне стало еще более тоскливо, невыносимо больно.
Краски вокруг меня стали еще более серыми, безжизненными и пустыми, потеряв всякую долю прежней истины. Это был не тот мир, который я помню. Душа, запертая внутри меня, яростно кричит, настойчиво говоря об этом. И я бы вечно испытывал эту серость, был бы ее верным слугой, если бы не одно чувство, пообещавшее мне безграничную свободу.
Оно пришло ко мне в тот момент, когда я был полностью порабощен одиночеством. С этого самого момента мне везде чудились эти прекрасные голубые глаза, наполненные всевозможными красками жизни. Именно тогда, когда они были так далеко от меня, я понял, что уже не смогу прожить без них ни единого дня.
Возможно, мы всегда были не правы, думая, что такие, как мы, значительно отличающиеся от людей, никогда не познаем великое светлое чувство, подвластное лишь им одним, но это чувство уже давно живет внутри меня самым нежным проявлением зависимости.
Глава 6
Академия была пуста, и что-то взволнованное чувствовалось в каждом ее затемненным уголке. Еще никогда в этих стенах не было такой тишины, выедающей в душе неизгладимую тревогу. Ни единого лучика света, застывшего в едва потрескавшихся окнах, ни единого звука, притаившегося за дверью… Ничего, что могло бы говорить о жизни, к которой я уже очень давно привык.
Изучая одинокие коридоры, безмолвно застывшие в тишине, я перебирал в голове всевозможные варианты внезапного исчезновения жизни из этих готических холодных стен. Но ни одно предположение не могло удовлетворить мой жгучий интерес.
Звук моих шагов, рассыпающихся по всему пространству «Кёрс-Роуз», был единственным признаком жизни, едва в силах вернуть академии прежние силы, чтобы существовать.