Пленница босса - стр. 31
— Это, Павел Григорьевич, — развела руками я, почувствовав, как снова начал дергаться глаз, — и есть высокооплачиваемая работа и полное выполнение обязанностей!
Видимо, по старинке мой нервный тик Астафьев понял, как сигнал: «Сейчас или никогда!». Словно в замедленной сьемке я видела, как его взгляд опускается мне на губы. Как краснеет лицо, как дергаются желваки, и пульсируют вены на висках.
— Не надо! — пропищала я в пол голоса.
— Сама напросилась, Симонова! — пригрозил он мне, словно это самое жуткое наказание.
И поцеловал.
10. Часть 10
Никогда не думала, что такое возможно в реальной жизни… То есть, читала подобное в книгах, видела в фильмах, где впечатлительная героиня забывала дышать во время поцелуя, теряла счет времени, таяла и дрожала… Совершенно того не желая!
Это случилось и со мной. Вот так вот… Далекое Голливудское кино перенеслось в кабинет Астафьева.
«Да он не промах!», — пронеслось где-то на затворках разума. Босс, оказывается, умел охренительно целоваться. В тот момент я отчасти поняла всех тех барышень, что сдавались без боя перед этим бабником.
Его язык был мягким и нежным, но в то же самое время жестким и стремительным. Воевал с моим, сражался на смерть. Помечал свою территорию, «сглаживал» конфликт… Павел Григорьевич целовал меня так, словно от этого зависели наши с ним жизни: жадно, горячо, эмоционально.
В тот момент, когда он задыхался от желания, крепко сжимая мои щеки и мягко покусывая припухшие губы, я ощущала себя центром его вселенной. Будто нет ничего важнее меня.
Именно так и посмотрели на меня его серые глаза спустя целую вечность: пьяно, влюбленно, в чем-то помешано. Было полное чувство, словно я свела с ума крутого умного и красивого мужчину!
— Сонь, — его голос был сладким медом, который льют тебе в уши и… Все другие щели, до состояния захлебывания! Мягко поглаживая мою щеку, Астафьев нежно и бархатно хрипел, — девочка моя, хватит сопротивляться. Перестань, тебе ведь хорошо, правда?
«Он прав, — та часть меня, что поддалась, активно поддакивала боссу, — тебе хорошо. Чего сопротивляешься, отворачиваешься? Дима тебя бросил, подставил… Ты ему больше ничем не обязана!».
— Зачем все это, — не унимался Астафьев, — нам ведь обоим хорошо. Я тебя не обижу, обещаю!
И все же, несмотря на мурашки в желудке и ватную голову, что-то внутри меня не позволяло сдаться. Он целовал меня, где придется. Гладил, шептал пошлости на ухо. Его ставший каменным пах буквально вдавливался в колено, пока начальник отчаянно пытался задрать свою же рубашку на мне. Я не давала, не могла.