Плавни - стр. 4
– Мог бы и не пылить.
И тут вспомнила о только что прерванном разговоре с Елизаветой.
– Слушай, – сощурила глаза, заглянув под шляпу Унгуряна, – ты что рассказывал матери про лягушек из плавней? Неужели они и в самом деле ядовитые?
Унгурян сначала не понял, о чем его спрашивает Екатерина Варсанофьевна, потом, вспомнив недавний, вовсе уж несерьезный, разговор с матерью, которую тоже порой не щадил своими шутками, одним пальцем медленно поднял шляпу высоко на лоб и сурово покосился на Елизавету, опять мелко заерзавшую на скамейке:
– Я же предупреждал тебя, мама: дело с лягушками секретное, информация, которую я тебе доверительно сообщил, – для узкого круга лиц.
Снял шляпу, поклонился старушкам и, улыбнувшись, включил мотор.
К этому времени на центральной улице Прутска уже открылись двери парикмахерской. Оба ее мастера, вовсе не похожие друг на друга ни по внешнему облику, ни по характерам (Рубинштейн – высокий, худой, всегда гордый, серьезный; Мулярчик – толстенький коротышка, болтун, вертопрах и, по словам своей сестры Розы, «страшный бабник, сексуальный бандит»), отличались общей склонностью к философскому осмыслению окружающей их действительности. Процесс осмысления протекал у них без отрыва от производства, производству не мешал и, в отличие от академических аудиторий, где, как известно, истина всегда рождается в споре, в коллективе прутских брадобреев носил мирный и взаимоуважительный характер.
Разговор сегодня начал Мулярчик, сообщивший коллеге важную новость:
– Моя сестра Роза вчера вечером, когда мы за ужином ели жареный картофель, сказала: «Хочется съесть что-нибудь остродефицитное». Как тебе нравится такое нахальство?
Рубинштейн поддержал разговор:
– А мой брат привез из Москвы высокачественные ботинки. Французские.
– Свободно лежат?!
– «Лежат…» – Рубинштейн многозначительно посмотрел в потолок. – Там тоже надо попасть на момент.
Известие о покупке братом Рубинштейна высококачественных французских ботинок обострило в Мулярчике гражданское самосознание, в результате чего он произнес фразу, которая потребовала от него некоторого мужества:
– Там, где производят импорт, работают за валюту, а у нас, – мастер скосил глаза на широко открытую, занавешенную (от мух) марлей дверь, – за победу в социалистическом соревновании.
Рубинштейн в ответ промолчал. И не только потому, что боялся поддержать политически неблагонадежное суждение коллеги; он заподозрил в нем второй, косвенно касавшийся его, Рубинштейна, смысл: Рубинштейну, первому среди тружеников Прутска, недавно присвоили звание «ударник коммунистического труда», а Мулярчик, который, в дополнение к уже отмеченным, со слов его сестры Розы, слабостям, был еще и честолюбив, красный вымпел пока не получил. В его словах Рубинштейн и предположил зависть и намек на эту социальную несправедливость.