Плачь, Маргарита - стр. 14
– Прошу прощения, фрау, фрейлейн! – Щелкнув каблуками, он с облегчением вышел прочь.
– И все-таки он шпионит, – капризно заявила Ангелика.
Эльза, обняв ее, увела в глубь дома.
В маленькой гостиной, которую называли «фонарной» и откуда открывался чудесный вид на альпийские пейзажи, стало совсем темно. Гели села на диван, достала откуда-то сигареты (видел бы дядюшка!), закурила, но тут же бросила.
– Я знаю, что глупа, – сказала она, наблюдая, как Эльза зажигает свечи, – но как я могла поумнеть? Где? С кем? Я вечно сижу одна. Никто со мной не разговаривает. Когда я пытаюсь что-то спросить, то слышу только «ты этого не поймешь!», «тебя это не касается!». Даже книг у меня нет. Одни кретинические.
– Какие? – не поняла Эльза.
– Для полудурков. – Гели со злобой пнула ногой стопку томов и брошюр, сваленных кучей у дивана.
Эльза посмотрела на повернутые к ней корешки: Габино, Фрейд, Дарре, Игнатий Лойола, де Сад…
– Хочешь, я принесу тебе другие книги? – мягко спросила Эльза.
У Ангелики совершенно неожиданно задрожали губы. Эльза присела рядом.
– Вчера мы не закончили разговор… Ты сказала, что тебе можно помочь и что Рудольф мог бы…
– Не помню. – Гели отвернулась.
– Ты сказала, что тебя спасет только одно: если Рудольф захочет… А тут вошла Берта.
– Так, болтала всякий вздор.
– Гели, я хотела бы тебе помочь. Как ты пела сегодня! Ты очень талантлива.
Ангелика вдруг зарыдала. Пожалуй, за всю жизнь Эльза не видела, чтобы женское отчаянье вырывалось с такою неженскою силой; это напоминало приступ эпилепсии – слез почти не было, рыданья больше походили на вскрикивания. Что это такое? Ведь она любит и любима! Что с ней?
– Гели, я поговорю с мужем. Я постараюсь его убедить. Если ты чувствуешь потребность в самовыражении, нельзя держать ее взаперти. И никто не вправе…
Ангелика забилась в угол дивана, прижав кулаки к щекам. В глазах переливалось все то же отчаянье. А Эльза вспомнила свой панический страх перед размолвками мужа с Гитлером, последствия которых бывали тяжелы для обоих. Рудольф потом подолгу плохо себя чувствовал, у него начинались странные рези в желудке, а на Гитлера находило мрачное отупение. «У меня всегда после этого опускаются руки», – жаловался он племяннице, и Гели вспомнила сейчас, что именно после такой ссоры дядя и признался ей, как боится потерять своего Руди.
…В ту ночь он метался по спальне их дома на Принцрегентплац и ругал Гесса последними словами, а потом вдруг сел на постель, обхватив голову руками, и спокойно сказал:
– В сущности, мне уже все равно. Мне наплевать на все, о чем мы спорили. Десять лет я хочу от него только одного – чтобы он любил меня больше своих принципов.