Письма к Фелиции - стр. 43
Первая Твоя фотография бесконечно мне дорога, ведь этой маленькой девочки больше не существует, и снимок – это все, что от нее осталось. Другой же снимок – это нежный знак Твоего сегодняшнего присутствия, и, глядя на него, испытываешь такое влечение, что взгляд невольно сам устремляется поверх волнующей картины. «Духовный гений» – это слово как будто из сновидения, бессмысленное и внутренне истинное, я ничуть не удивился, найдя на следующей странице рассказ о Твоем сне. Почему, кстати, первая фотокарточка продырявлена?
А теперь, любимая, мне пора заканчивать, отсылаю эту половинку письма, потому что не знаю, буду ли сегодня до ночи еще писать.
И опять было совпадение. В последнем письме Ты напоминаешь мне про мою фотографию, и как раз в то мгновение, когда я получил это Твое письмо, Тебе, должно быть, вручили мое вчерашнее послание с вложенным фотоснимком. Но есть и несбывшееся. В обоих письмах мы мечтаем встретиться, но этого не случится.
Это случайное совпадение, что диктографы производятся на Твоей фирме как раз со времени Твоего туда поступления, или Ты специально пришла в этот отдел, когда его только образовывали? Ты у меня, по-моему, просто погребена под грудой вопросов. Но с ответами можешь не торопиться. Прощай – но не надолго. У меня сегодня особенно красивый почерк, не так ли?
Твой Франц.
30.11.1912
Измучена, Ты, наверно, совсем измучена, моя Фелиция, когда возьмешь в руки это письмо, так что я постараюсь писать как можно разборчивее, чтобы не утомлять Твои слипающиеся от усталости глаза. А может, Тебе лучше отложить пока это письмо, не читая, и несколько часов спокойно отоспаться после шума и свистопляски этой недели? Письмо никуда от Тебя не улетит, оно будет послушно лежать на одеяле, дожидаясь Твоего пробуждения.
Не могу Тебе точно сказать, который сейчас, когда я пишу эти строки, час, потому что часы лежат на кресле в нескольких шагах от меня, но я не решаюсь к ним подойти и посмотреть, наверно, уже совсем скоро утро. Но я и за стол-то сел на сей раз только после полуночи. По весне и летом, наверно, уже не удастся – по опыту не могу сказать, ведь мои ночные бдения начались относительно недавно, – так безотрывно по многу часов работать, предрассветные сумерки обязательно загонят в постель, но сейчас, в эти неизменные долгие ночи, мир забывает о тебе, даже если сам ты о нем забыть не можешь.
К тому же и работал я до того отвратительно, что сна вообще не заслужил и, по идее, должен быть приговорен провести остаток ночи возле окна за тупым созерцанием. Понимаешь ли Ты, любимая, что это значит: знать, что пишешь плохо, и все равно писать, если не хочешь подпасть отчаянию совсем уж беспредельному. Вот как ужасно приходится искупать счастье часов, когда пишется хорошо! Вроде бы и не быть по-настоящему несчастным, не ощущать в себе свежий шип боли, а просто смотреть на страницы тетрадки у себя под руками и видеть, как они без конца заполняются вещами, которые тебе ненавистны, вызывают у тебя отвращение или в лучшем случае мрачное безразличие – и которые ты должен, должен писать, просто чтобы жить. Вот проклятье! Если бы можно было страницы, что я написал за последние 4 дня, уничтожить так, словно их никогда и не было!