Письма, 1926-1969 - стр. 14

Для Ясперса Арендт не была мерой ни в своих работах, ни в своем этосе. В его жизни она была одним из величайших «подарков судьбы» (198). Она была важнее всех, с кем он поддерживал связь в послевоенные годы, и единственной, кто взывал «к жизни теплые воспоминания о потонувшем прошлом» (168) и тем самым сохраняла постоянство жизни. Важнее этого постоянства, однако, для Ясперса были конкретные знания о мире, которые сам он мог получить лишь в ограниченном объеме. Но дороже всего ему была «человеческая действительность» (168), которую воплощала в себе Арендт. Ее «энтузиазм» (54), ее «рассудительность» (153), ее «легкомыслие» (54), основанное на несомненной серьезности (46), ее метафизическая радость (109), несмотря на «взгляд на миропорядок: в сущности столь пессимистичный» (387), ее любовь к миру и жизни, «преисполненная отваги» (66), «опасной мягкости» (198) и извечной «отчужденности» (337) – все эти качества и ее красота были для него «незаменимы» (107). Ее «удивительная энергия», «рискованное непостоянство», «стремительность» стали для него «сущностными сторонами ее личности» (198). Она была для него гарантией того, «что для человечества еще не все потеряно» (188), той, кто «разгоняет злые духи человеческого презрения» (100).

На вопрос о том, в чем найти опору в эпоху мирового потопа, возможно, и Арендт, и Ясперс дали бы один ответ: в дружбе, укорененной в разуме, и в рожденном из нее диалоге.