Письма, 1926-1969 - стр. 13

Все, что Арендт на протяжении многих лет делала для Ясперса, могло бы стать для него обузой, если бы не происходило с такой естественностью. В послевоенные годы и до переезда в Базель она поддерживала супругов Ясперс материально, каждый месяц присылая продовольственные посылки, которые словно возвращали их в мирное время (46). Она считала это гостеприимством издалека, но отправляла посылки (не только Ясперсу) потому, что в годы эмиграции «привыкла проявлять солидарность, без которой мы обязательно бы пропали» (154). Она занималась публикацией его послевоенных работ в американских журналах и смогла сделать его известным. Позже она следила за всеми переводами, давала советы перед каждым выступлением и взяла на себя ответственность за перевод «Великих философов». Но важнее «любого пустого успеха» (60) было ее «единомыслие» (60), о котором она всегда заявляла публично. Она посвятила ему первую книгу, вышедшую в Германии после войны, «от Ноя Ною», а позже свою книгу о революции – ему и Гертруде Ясперс. В 1958 году она прочитала хвалебную речь в честь вручения Премии мира, вокруг которой в Германии разгорелись ожесточенные споры. Кроме того, после войны она много путешествовала ради того, чтобы встретиться с Ясперсами снова.

По сравнению с ней, он делал довольно мало. В ранние годы он заботился о стипендиях, позже помогал с подтверждением так и не полученной ученой степени, чтобы помочь Арендт с выплатой репарационных компенсаций (которые ей удалось получить спустя годы после его смерти). Он написал предисловие к «Истокам тоталитаризма». Но никогда не посвящал ей книг, и нет ни одного свидетельства о том, что он когда-либо рассматривал такую возможность. От позднейшей попытки установить в ее честь литературный памятник – над которым он работал на протяжении многих лет – он отказывался в пользу работы над другими проектами. Он знал, что многим ей обязан. Но ей так никогда не казалось. То, чем он для нее был, значило гораздо больше, чем все, что он для нее делал.

Ханна Арендт рано потеряла отца. В Ясперсе, как она часто писала, она еще в юности – но на всю жизнь – нашла «наставника, единственного, которого я признавала» (140), человека, способного «вернуть здравый рассудок» (64). Психологи могли бы интерпретировать это как замену отца, к тому же сама Арендт пишет об «инфантильном страхе» (36) или «детской мечте, не разочаровать Вас» (69). Поводом для этой мечты стало сократическое требование Ясперса о том, чтобы Арендт не была его «ученицей» и сохраняла независимость. Благодаря целостности его личности, сочетанию «разума, свободы и коммуникации» (432), он оставался для нее мерой всех вещей. Когда после войны их знакомство превратилось в дружбу, у нее появилась возможность «вернуться в Германию» (173). В Базеле она обрела «европейскую родину» (169), которая стала «гарантом постоянства жизни» (216). Но «новым счастьем» для нее была «откровенная беседа» (99): «способность к взаимопониманию» в «„светлых комнатах“ с чистым воздухом» (182). Сама возможность «такой беседы», как она говорила в интервью Гаусу, стала для нее важнейшим «переживанием послевоенного времени».