Писатель: Назад в СССР - стр. 20
– Похвально.
– И еще… Можно мне воспользоваться вашей стиралкой?
– Можно, – откликнулась она, – но будет лучше, если я сама прослежу за стиркой… Мужчинам этот сложный процесс доверять нельзя!
Глава 4
Я с удовольствием передал ей свое постельное белье – всё-таки заниматься им вручную у меня в любом времени желания мало. Видимо, услышав наш разговор, в коридор выглянул и второй сосед, Савелий Викторович. Мы обменялись рукопожатиями. Радостно было видеть его таким, каким он мне запомнился: чуть лысоватым и полноватым мужчиной, ловко выскальзывающим из сетей, которые расставила Марианна Максимовна, пытаясь затащить холостяка в ЗАГС. Никогда я не вникал в подробности их отношений, но мне кажется, Савелий Викторович все же оказывал соседке знаки внимания, как женщине, но дальше дело у них не пошло.
Телепнев расспросил меня о делах на работе – он всегда это делал, а потом удалился в свою комнату. Для соседей ничего особенного не произошло – Тёма Краснов пришел со смены. Для меня же это было возвращение в прошлое, и как будто вот теперь оно и стало самым настоящим.
Раздобыв ведро и пару тряпок, я навел порядок в своей комнате, а потом подошел к двери, ведущей в комнату родителей, и остановился в задумчивости. Тёма в ней не был лет пять, а я – в десять раз больше. Меня неудержимо влекло туда, и я придумал себе оправдание, что там тоже не мешало бы сделать уборку.
Дверь не запиралась, во всяком случае – с моей стороны. Я просто взялся за ручку и потянул створку на себя. Темно. Повернул выключатель. Люстра озарила небольшое пространство. Кровать-полуторка с никелированными шарами на спинках – в детстве мне нравилось разглядывать в этих шарах свое искаженное отражение. Фотографии предков на выцветших обоях. Зеркало-трельяж. За ним мама наводила красоту. Массивный старинный комод. Будучи совсем малявкой, я любил прятаться там, в нижнем ящике.
Над кроватью висел коврик с рисунком, изображающим оленей на опушке леса. Слезы невольно навернулись на глаза. Я понял, что мне не хватит духу шуршать в этой комнате веником и елозить тряпкой. Погасив свет, я плотно затворил дверь. Пусть все остается как есть. Я помнил, что, освобождая жилплощадь в связи с получением отдельной квартиры, я вывез из родительской спальни все памятные вещи – фотографии, пузырьки с мамиными духами, отцовские книги, ну и письма, разумеется, а мебель оставил новым жильцам.
Спать мне еще не хотелось. Книги, что стояли на полке, лежали на столе и подоконнике я много раз перечитывал. Был, правда, у меня катушечный магнитофон. Я извлек его из тумбы письменного стола, сунул вилку в розетку, включил. Завертелись бобины с пленкой. Задорный голос молодого Робертино Лоретти завопил: «Джамайка, Джамайка!..». Я взял со стола несколько листков, исчерканных моим молодым, еще по-ученически округлым почерком, и завалился на диван, не столько для того, чтобы почитать, сколько – напомнить себе, о чем вообще я писал в этом возрасте.