Петр Великий как законодатель. Исследование законодательного процесса в России в эпоху реформ первой четверти XVIII века - стр. 8

. По уровню работу Анпилогова можно сравнить разве что со статьей П. И. Иванова «Сенат при Петре Великом», вышедшей в свет еще в 1859 году[36]. Иными словами, в данном случае исследовательские стандарты оказались отброшены почти на столетие назад.

Ко всему этому необходимо добавить и характерное для 1920‐х – начала 1930‐х годов нигилистическое, откровенно пренебрежительное отношение к историческому прошлому России, в частности к истории государства и права. Дело дошло до того, что остракизму был подвергнут сам термин «русская история». Как в декабре 1928 года, на открытии I Всесоюзной конференции историков-марксистов, веско заявил первенствующий деятель советской исторической науки М. Н. Покровский, «мы поняли… что термин “русская история” есть контрреволюционный термин, одного издания с трехцветным флагом и “единой неделимой”»[37]. В такой-то вот обстановке Н. А. Воскресенский продолжал неустанно изучать законотворческую деятельность царя и императора Петра I.

Впоследствии Николай Алексеевич с горечью писал, что «тяжелее всего было ученое авторское одиночество… полное равнодушие к его [автора] труду… от 1929 до 1939 года»[38]. Впрочем, и до 1929 года ситуация складывалась для него мало чем лучше. Несмотря на упомянутый доклад в Археографической комиссии в 1925 году и на то, что 8 февраля 1927 года там же состоялось еще одно выступление Воскресенского («К постановке вопроса о характере и степени заимствований иностранных законодательств в эпоху Петра I»)[39], руководство комиссии в лице С. Ф. Платонова никак не поддержало докладчика. Последний не был приглашен на работу ни в одно из многочисленных научных учреждений, которые в то время возглавлял Сергей Платонов, работы Воскресенского не были включены ни в какие издательские планы[40].

Тем не менее даже беглый позитивный отзыв знаменитого академика, которым он удостоил труды безвестного учителя-энтузиаста в 1927 году, тот воспринял как значительное событие в своей жизни. Позже, уже полтора десятилетия спустя, Николай Алексеевич писал о «теплом участии» со стороны Платонова, о том, что отзыв Сергея Федоровича «вдохновлял и поддерживал» его в последующее «тяжелое» время[41]. Впрочем, минимальность интереса, который проявили во второй половине 1920‐х годов в Археографической комиссии к разысканиям Воскресенского, избавила его в дальнейшем от очень вероятных злоключений похуже «авторского одиночества». Ведь, если бы Николай Алексеевич вошел тогда в окружение С. Ф. Платонова (хотя бы и не самое ближнее), он рисковал оказаться в жерновах упомянутого выше «академического дела» 1929–1931 годов.