Петербургский сыск. 1874 – 1883 - стр. 67

Сперва стих ветер, днём бросавший в лица упавшие листья, к вечеру стих, уступив дорогу сумраку, который начал постепенно сгущаться, пока не оставил на небе зарождающиеся рога молодого месяца, а на земле освещённые дома по большей части лампами и лучинами, напоминающие мерцающие звёзды.

Зиновий Лазаревич задёрнул на окнах занавески, оставляя одну небольшую щель, чтобы с улицы складывалось впечатление, что дома он один внимательно читает старую толстую книгу.

Миша сидел в тёмном углу, в потной руке сжимал деревянную рукоять пистолета, прислушивался к каждому шороху, ведь агенты не поспели прибыть. Боязни не было, но иногда холодок страха подступал к сердцу, напоминая уколом, что не только тело, но и душа жаждет жизни.

Около полуночи раздался в окно тихий стук, но от которого Мишу бросило в жар, что по спине полились капли пота.

Дорофеев с некоторым испугом посмотрел на Путилинского помощника, спрашивая глазами, что делать.

Жуков кивнул, мол, спроси, кто там.

Зиновий Лазаревич поднял занавеску, за окном виднелось почти белое лицо.

– Кто? – Спросил Дорофеев.

– Свои, – раздался в ответ хрипловатый голос.

– Кто свои?

– Сына не признаёшь? – Теперь спина похолодела, и Миша ещё крепче сжал рукоять пистолета.

– Порфирий?

– А то, кто же? Отворяй, – приказной тон не выбивался из шёпота, видно, не хотел Порфирий привлекать чужого внимания.

Дорофеев снова посмотрел на Жукова, тот кивнул, мол, отворяй.

Когда в комнату вошёл человек в железнодорожной куртке, стало словно бы мало места в помещении.

– Один? – Хмуро сказал Порфирий, оглядывая комнату.

– Как видишь, – отец развёл руками.

– Не ждал, небось?

– Давно перестал.

– Давно… А я вот по твоей милости десять лет браслеты на руках и ногах таскал.

– Сам себе судьбу определил.

– Дак не я себя упрятал, – злобно сквозь зубы процедил Порфирий, – в каторжные работы. А ныне хватит, – он ударил ладонью по столу, – может сына, как положено, встретишь, чарку поднесёшь, хлеб—соль подашь. Иль из сынов вычеркнул? – Голос зазвучал как—то зловеще.

Жуков стоял за дверью, боясь лишним вздохом себя выдать. Пот выступил на лбу и редкие капли пробежали к глазам, защипало, но Миша терпел, сжимая в мокрой руке рукоять.

Старик поставил на стол тарелку с хлебом, миску с солёной капустой, огурцы, два стакана и бутылку. Сел сам.

– Знаешь, как сына встретить, а всё прибедняешься, – Порфирий с кривой улыбкой взял нож и проверил остриё лезвие, – остёр.

Конец ознакомительного фрагмента.