Песня кукушки - стр. 40
Она уставилась на опустевшие тарелки, тяжело дыша. Что не так? Почему ей перестали приносить еду? Она осмотрелась, обратив внимание, что все звуки стихли и домашние безмолвно наблюдают, как она скребет вилкой по тарелкам в поисках последних крошек или остатков соуса.
– Довольно, Трисс, – ласково сказала мать с легчайшим оттенком паники в голосе. – Достаточно.
Достаточно? Трисс с трудом могла понять, что значит это слово. С тем же успехом ей могли объявить, что воздуха достаточно и пора перестать дышать.
– Но я все еще голодна! – воскликнула она. В ее голове ничего не осталось, кроме этой потребности, и она по-детски разозлилась и испугалась. – Вы сказали, что я могу съесть, сколько захочу! Я еще голодна!
Ее голос прозвучал громче, чем она намеревалась, но почему бы и нет? Она была в отчаянии. И они обещали ей еды вдоволь! Если они ее любят, почему не кормят?
– Дорогая, – ласково произнесла мать дрожащим голосом, – ты уже съела половину погреба. Так что, если только ты не хочешь сухую овсянку или муку…
– Овсянка! Я могла бы съесть кашу. Кашу!
– Нет! – отрезала мать, закрыла глаза и пригладила волосы. – Нет, – добавила она нежнее. – Хватит, Трисс… правда, хватит.
– Ты обещала! – Трисс вскочила на ноги, и из ее горла вырвался жуткий вопль. – Ты обещала, что я могу есть, пока не наемся!
Она чувствовала невероятную злобу, словно ее обманули, спровоцировали дать волю аппетиту, а потом отняли еду. Трисс крепко сжала тарелку в руках, ей казалось, что она вот-вот разобьет ее о стол и будет смотреть, как китайский бело-голубой фарфор разлетится на крошечные кусочки. Почему родители морят ее голодом? Что с ними не так?
– Трисс! – Это голос отца, достаточно резкий, чтобы проникнуть сквозь охватившие ее ярость и отчаяние.
Он никогда так с ней не разговаривал, и его интонация задела ее за живое. Она внезапно осознала, что она творит – стоит у опрокинутого стула, сжимая тарелку побелевшими пальцами. Мать поднесла руку к горлу – знак, что она сильно нервничает. Пен с трудом сдерживает насмешку, ее глаза завороженно и ликующе блестят. Тарелка загремела, когда Трисс с грохотом шлепнула ее обратно на стол. Ее рот пересох, и она не могла вымолвить ни слова. И молча вылетела из столовой.
Оказавшись в своей комнате, Трисс свернулась клубочком на кровати. Когда в дверь постучали, она приподняла голову, но не нашла в себе решимости открыть дверь.
– Трисс? – Это отец. Его голос был ласковее, чем до этого, но Трисс не хотела видеть его лицо, опасаясь обнаружить жесткость и разочарование, с которыми он иногда смотрел на Пен.