Песнь о Трое - стр. 25
Понемногу обретая рассудок, она в ужасе уставилась на меня, осененная мыслью, что я ничего не знал.
Я встряхнул ее.
– Лучше продолжай, Аресуна. Каким образом моя жена убивает своих сыновей? И зачем? Зачем?
Но она поджала губы и не произнесла ни слова, ее испуганный взгляд следил за пламенем лампы. Мой кинжал выскользнул из ножен и прижался кончиком к ее обвисшей лоснящейся старой коже.
– Говори, женщина, или, всемогущим Зевсом клянусь, я выколю тебе глаза и выдеру ногти, я сделаю все, что развяжет тебе язык! Говори, Аресуна, говори!
– Пелей, она проклянет меня, а это гораздо хуже, чем любая пытка. – Голос ее дрожал.
– Это будет нечестивое проклятие. Нечестивые проклятия падут на голову проклинающего. Скажи мне, умоляю.
– Я была уверена, что ты знал и дал свое согласие, господин. Может быть, она права, может быть, бессмертие лучше земной жизни, ведь для бессмертных нет старости.
– Фетида безумна.
– Нет, господин. Она богиня.
– Нет, Аресуна, жизнью готов поклясться! Фетида – обычная смертная.
Не похоже, что я ее убедил.
– Она убила всех твоих сыновей, Пелей, вот и все. Из самых благих побуждений.
– Как она это делает? Варит зелье?
– Нет, господин. Проще. Когда мы сажаем ее на родильное кресло, она выгоняет из комнаты всех, кроме меня. Потом приказывает мне поставить под ней ведро морской воды. Как только появляется головка, она погружает ее в воду и держит там до тех пор, пока ребенок уж точно не сможет дышать.
Мои кулаки то сжимались, то разжимались.
– Так вот почему они всегда синие! – Я встал во весь рост. – Возвращайся к ней, Аресуна, не то она будет тебя искать. Даю тебе клятву царя, что никогда не открою, откуда мне стало это известно. Я прослежу, чтобы она не смогла тебе навредить. Не спускай с нее глаз. Когда начнутся роды, тут же мне сообщи. Понятно?
Она кивнула. Ее слезы высохли вслед за схлынувшим чувством вины. Она поцеловала мне руки и засеменила прочь.
Я сидел неподвижно, погасив обе лампы. Фетида убила моих сыновей – и ради чего? Ради безумной, невозможной мечты. Суеверия. Фантазии. Она отняла у них право стать мужами, ее преступление было настолько гнусным, что мне хотелось пойти и пронзить ее мечом. Но она все еще носила в себе моего седьмого ребенка. Меч подождет. Кроме того, право на месть принадлежало новым богам.
На пятый день после нашего разговора старуха примчалась за мной, распущенные волосы развевались у нее за спиной. Давно перевалило за полдень, и я спустился к загонам для лошадей, чтобы осмотреть жеребцов: приближался сезон случки и конюшие хотели сообщить мне, кто за каким жеребцом будет присматривать.