Песнь ангела - стр. 33

– От-тец аббат… – начал он.

Но аббат предупреждающе поднял руку и сказал медленно и тихо:

– Отведи этого мальчика в приют в Роршахе или уходи.

Вслед за Ремусом мы гуськом вышли обратно на Аббатскую площадь.

– Могло быть хуже, – сказал Николай, когда привратник закрыл за нами громадную дверь.

Я старался держаться как можно ближе к громадным ногам Николая, чтобы никто не смог меня похитить.

– Он еще не вспомнил о том, что мы здорово опоздали, и о том, что потратили все его деньги, да к тому же еще взяли в долг под его имя, или о том, что ты разозлил всех монахов Рима своей шотландской просвещенностью, или о том, что я потерял…

– Я ведь уже говорил тебе, – сказал Ремус, – что «отец аббат» звучит избыточно. Это все равно что «отец отец».

– Ему это нравится.

– Ему не нравится, когда ты говоришь как болван.

Николай хмыкнул. На мгновение монахи перевели взгляд на яму, из которой вырастала новая, совершенная церковь, как будто в ней находился источник всех их бед.

– Ну, так что, Сократ, что делать будем? – спросил Николай.

Я повернулся к злобному монаху, понимая, что этот скверный человек был моим вторым лучшим другом в этом мире.

– Что будем делать? – повторил вопрос Ремус.

– У тебя должна быть какая-нибудь мысль.

– Николай, приют.

– Сиротский приют, – поправил Николай. – Это была идея Штюкдюка. Я Мозеса в работный дом не отправлю. – Он улыбнулся и подмигнул мне, но я не мог заставить себя улыбнуться ему в ответ.

– Николай, это единственный выход.

– Ну, тогда мы подождем, – сказал Николай. Он пожал плечами и погладил меня по голове. – Дадим Господу возможность найти другой.

Келья Николая, находившаяся на втором этаже монашеского дормитория[9], была обита дубовыми панелями. Стол, два стула, диван, обтянутый коричневым бархатом, и несколько низеньких столиков располагались по краям шерстяного ковра, который, когда я ступил на него, согрел мои босые ноги подобно камням, что раскладывают вокруг костра. В дальнем углу комнаты стояла массивная кровать с платяным шкафом, в другом конце находился камин. Николай приподнял меня, чтобы я смог увидеть себя в зеркале, висевшем над мраморным камином, – оно было прозрачнее самой чистой лужи. Когда он заметил, что меня восхитили два серебряных подсвечника, стоявших на каминной доске, он взял один из них и протянул мне.

– Он твой, – сказал Николай. – Мне и одного достаточно.

Я поблагодарил его, но потом, когда он отвернулся, тихонько поставил подсвечник на стол.

Николай неторопливо разбирал дорожные сумки, выкладывая на мое обозрение сокровища, которые были приобретены им во время долгих странствий: перламутровую раковину, кожаный кошелек, набитый билетами на оперы, которые ему довелось услышать, деревянную флейту, на которой, по его словам, он когда-нибудь научит меня играть, и локон золотистых волос, при взгляде на который – когда золотые концы блеснули в лучах солнца – шея Николая налилась кровью.