Песнь Ахилла - стр. 34
Я поворачиваю к нему голову. Лицо у него гладкое, без пятен и прыщей, от которых уже страдают остальные мальчишки. Его черты нарисованы твердой рукой – без искажений и неровностей, без преувеличений – все точно, все вырезано острейшим ножом. Однако в облике его нет никакой остроты.
Он оборачивается, замечает, что я гляжу на него.
– Ты чего? – спрашивает он.
– Ничего.
Я чувствую его запах. Ахилл пахнет маслами, которыми он умащивает ноги, сандаловым и гранатовым, солью чистого пота, гиацинтами, по которым мы шли сюда, – их аромат прилип к нашим ногам. А под всем этим – его собственный запах, и с этим запахом я засыпаю, и это он будит меня утром. Описать его невозможно. Сладкий, но не совсем. Сильный, но не слишком. Какой-то миндальный – впрочем, и это неточно. Иногда, после наших с ним занятий борьбой, и моя кожа пахнет так же.
Он опирается на руку. Мускулы круглятся на ней, с каждым его движением то появляются, то пропадают. Его взгляд – зеленая глубь.
Я не могу понять, отчего так учащенно бьется мое сердце. Он глядел на меня тысячи, тысячи раз, но теперь в его глазах я вижу что-то иное, незнакомое мне прежде напряжение. Во рту у меня пересохло, и я громко сглатываю.
Он смотрит на меня. И кажется, чего-то ждет.
Я подаюсь к нему – самую, самую малость. Но это все равно что прыгнуть с водопада. До этого я и сам не знал, как поступлю. Я наклоняюсь, и наши губы неуклюже сталкиваются. Они словно толстые тельца пчел, мягкие, округлые, одурманенные пыльцой. Я вкушаю от его рта – он горяч и сладок от меда, что мы ели после обеда. По животу пробегает дрожь, под кожей разливается теплая капля наслаждения. Еще.
Сила моего желания, скорость, с какой оно расцветает во мне, пугает меня – я вздрагиваю, отстраняюсь. У меня есть миг, всего один миг на то, чтоб увидеть его лицо в полуденном свете – губы чуть приоткрыты, еще удерживают остатки поцелуя. Глаза широко распахнуты от удивления.
Мне очень страшно. Что я наделал? Но попросить прощения я не успеваю. Он встает, отступает. Лицо у него становится непроницаемым, далеким и непостижимым, и все объяснения застывают у меня на языке. Он отворачивается и убегает – самый быстроногий юноша на всем белом свете, – мчится по берегу, скрывается из виду.
Его отсутствие холодит мой бок. Кожа будто вот-вот лопнет, и я чувствую, что лицо у меня красное и нагое, как ожог.
«О боги, – думаю я, – только бы он меня не возненавидел».
Но не стоило мне взывать к богам.
Едва я свернул с садовой тропы за угол, как увидел ее – резкую, сверкающую как острие. Синее платье влажно липло к ее коже. Она вперилась в меня темными глазами, вцепилась ледяными, нечеловеческими пальцами. Ноги у меня стукнулись друг о друга, когда она оторвала меня от земли.