Первая жена Кощея - стр. 22
Вблизи Марья рассмотрела его лучше. Темные глаза под густыми бровями смотрели настороженно. Длинные черные волосы падали из-под ленты-очелья на ворот холщовой синей рубахи, оставляя открытым высокий лоб. Впалые щеки и твердый, упрямый подбородок покрывала темная юношеская щетина. Губы… почему-то посмотрев на них, Марья испуганно опустила глаза и уперлась взглядом в лапти, надетые на онучи. Она уже и забыла, каково это – ходить в лаптях, с отрочества носила сапоги, а летом короткие кожаные постолы.
Как услышала, что тот будет жить с ними, все внутри обмерло.
А потом обмирало снова и снова, каждый раз, когда сидели за столом и она ловила взгляд его почти черных глаз. Было в них что-то теплое, как летняя ночь. И уже удивлялась Марья, как мог Константин показаться ей некрасивым. Так и тянуло смотреть на него. И имя его тоже нравилось – непростое, загадочное. Но привыкла потом, как и все, к короткому - Кощей. Даже оно, хоть и походило на обидное прозвище, все равно нравилось.
Нет-нет, говорила себе Марья, мне нет до него никакого дела, он мне даже и не нравится. Притворялась, что не становится трудно дышать, когда видит Кощея, не бьется сердце мелко и часто, как пойманный в ладони мотылек.
Притворялась – а сама украдкой, чтобы не увидела Любава, вытаскивала из короба новые рубашки, которые шила и вышивала в приданое. И вместо простых лент с кольцами носила поверх косы праздничные венцы. А перед тем как выйти к столу, покусывала губы, чтобы были покраснее, и терла ладонями щеки – хотя и так бросало в жар всякий раз, когда Кощей смотрел на нее.
А смотрел часто. Как только оказывались рядом. Сидели втроем в чулане, бок о бок, и Морей учил их своему ремеслу. Марья знала и умела уже намного больше, часто подсказывала Кощею, и тогда взгляды его были полны благодарности. А если шли втроем в лес за травами, он всегда подавал ей руку, помогая перебраться через ручей или бурелом. И так было жаль, когда отпускал.
А вот за столом, при всех, Марья старалась на Кощея не глядеть. Но тянуло – словно против воли. Тянуло и затягивало в омут его глаз – как все того же мотылька, упавшего в воду. Наверняка отец и Любава заметили, но хуже было то, что заметил Иван. И если его взгляд попадал в перекрестье третьим, вспыхивало в глазах злое пламя.
Марья старалась не оставаться с ним вдвоем, но Княжич так и норовил подкараулить там, где никого нет. Но если в баню она ходила вместе с Любавой и Радой, то ведь не отправишься с кем-то в нужник. Когда в очередной раз подстерег и притиснул к дереву, Марья пригрозила, что все же расскажет отцу. На время Княжич присмирел, но потом решил так: если уж сестра молчала раньше, то и теперь не осмелится заговорить.