Пересечение - стр. 27

– Я!

– На прием.

– А это больно?

– Вам или тому, что в вас?

– Мне.

– Нет.

– Почему так долго? – нервно несется из очереди. – Мы все занятые люди!

– Убийство, дамы, требует подготовки, – отрезаю я, вытаскивая голову из дверного проема.

– Студент, определи срок, – жуя жвачку, просит доктор.

– Будет сделано, док!

Пока женщина взбирается на кресло, прозванное Эверестом, и разбрасывает ноги по подколенникам, я надеваю перчатки, смачивая пальцы в физрастворе для лучшего скольжения. Два пальца внутрь, ладонь на лобок. Катаю маточный шарик. Все просто: матка с куриное яйцо – шесть – восемь недель беременности, с кулак – десять – двенадцать. Я хороший студент и делаю все быстро и вовремя.

– Десять – двенадцать недель, доктор.

– Хорошо, молодец.

Дальше – проще. Пока доктор, прищурив ювелирный глаз, исследует дамские пустоты, я полощу эмалированную кастрюльку – из обычной кухонной утвари, наспех переименованную в «для дистрактного материала».

Всем вещам нужны имена, и кастрюльке, волей судьбы попавшей в абортарий, тоже.

– Наркоз готов? – неожиданно вылупился из-под промежности док.

– Смотря что оплачено. Промедол или местный?

– Промедол.

– Готово, док!

– Тогда вводи.

Перевязываю жгутом выше локтя, ввожу иглу, отпускаю жгут, опустошаю шприц. Женщина закатывает глаза и сладко выдыхает. Спустя минуту доктора осеняет.

– Слушай, по-моему, ее не берет. Дай ей ладошкой по лицу.

– А вам слабо, док?

– А я в перчатках стерильных.

– А-а-а…

Шлеп, шлеп. Спит.

– Ну, тогда поехали, – воодушевился доктор и, резво напевая «Зеленый светофор» Леонтьева, принялся впихивать в маточную шейку расширители Гегара. Все в строгом инквизиционном порядке: № 1, № 2, № 3 – и так до десятого, пока маточный зев не достигнет оптимального диаметра. В ход пошли кюретки, поблескивая холодом медицинской стали.

– А почему, почему, почему, – напевает доктор, погружая петлю кюретки в разинутое лоно, – светофор зеле-е-е-еный, – и водит рукой назад-вперед в одном ритме с припевом.

– Эй, студент, хочешь попробовать?

Я хороший студент, я обязан постигать науку во всех ее аспектах, и я говорю: «Да».

– Надевай варежки. Уже надел? Подходи.

Перенимаю у доктора инструмент.

– Нежно, но с усердием. Чувствуй ткань. Понял?

– Да.

Хрысь, хрысь, хрысь, хрысь. Моя кюретка скользит по маточной изнанке, соскребая со стенок притаившуюся жизнь.

– Ладно, хватит, давай сюда. И неси посуду.

Кастрюлька, прижавшись к кафелю, равнодушно ждет.

– Скорее, – ерничает док, – сейчас потечет!

Подставляю кастрюлю вплотную к нижней смычке половых губ, так, чтобы нисходящий конец металлического зеркала касался посудного дна. К кюреточному «хрысь» подмешивается кисельный «хлюп», и спустя мгновение из шейки матки показываются багровые сгустки, лениво стекающие в вогнутый ободок зеркала. И понеслось…