Печальная история братьев Гроссбарт - стр. 15
– Нельзя пользоваться тем, что из зверя изошло, – провозгласил Гегель и откусил кусок конины.
– Ага, если не считать мяса, которое ты жуешь, да шкуры, в которую нарядился, – фыркнул Манфрид.
– Это совсем другое дело. Зверь помереть должен, чтоб его съели или на одежду пустили.
– А перья как же? – помолчав, спросил Манфрид.
– Перья?
– Перья.
– Это ты к чему? – нахмурился Гегель.
– Перья идут на стрелы, заколки и все такое прочее. И птицу необязательно убивать, чтоб их забрать.
– Ну, они-то не считаются! – грубо расхохотался Гегель. – Птицы не звери!
– Ну… они, конечно, чуток другие, да.
– Само собой. Ты сколько птиц видел, чтоб они ползали, как звери? Совсем другие. И рыбы тоже. Я без вопросов в рыбью кожу завернусь, если ее порезать.
Манфрид кивнул. Аргументы брата его не убедили, но дальше разговор мог зайти в тупик. Братья были согласны почти по всем вопросам, но даже после стольких лет совместных странствий Манфрид не мог в полной мере оценить степень недоверия, которое Гегель испытывал по отношению ко всем четвероногим тварям. Брат, конечно, не отказывался на них ездить или есть их мясо, наоборот, получал от этого явное удовольствие, которое, как верно отмечал Манфрид, попахивало садизмом. Обрабатывая ухо конской мочой, Манфрид и на опухшую шею плеснул, чтоб не пропадало лекарство.
Если не считать ран, Гегель чувствовал себя превосходно. Пережевывая ужин, он вытащил из-под рубахи образок убитой Герти и поднес его к свету. Опознать Святую Деву в грубом резном изображении смогли бы только глаза истинно верующего. Он потер округлые груди Девы большим пальцем и задумался о том, что это значит – быть милосердным.
Глядя на брата, Манфрид ощутил укол зависти. Он считал себя куда более благочестивым, чем Гегель, который начал славить Ее имя только после того, как Манфрид ему объяснил, чего Она стоит. Однако решил, что истинно милосердно оставить брату его трофей, а не отбирать. Несмотря на то что именно Манфрид сразил гнусную еретичку, которая носила этот образок на шее, Гегелю Ее изображение явно несло утешение. Идея ужалила Манфрида, словно комар, он взял из телеги одно из копий, переломил древко и принялся вырезать себе собственную Святую Деву. У него выйдет куда более точное подобие – и груди, и живот будут заметно крупнее.[7]
Вскоре Гегель растянулся у костра и заснул, оставив брата дежурить. Манфрид ел медленно и за ночь поглотил несколько фунтов конины. Он порадовался доброму угощению и с удовлетворенной ухмылкой подумал, что печальные дни овсяной каши и барсучьего мяса остались позади. Гроссбарт знал, что горы не могут тянуться бесконечно, а за ними лежит море – и путь туда, где их ждут дедовы сокровища. Некоторое время спустя он разбудил брата, чтобы тот стоял на часах, и улегся на прогретой телом Гегеля земле. Манфрид вообразил, будто звезды – самоцветы, что сияют в глубине забытых гробниц, и, засыпая, он успел увидеть, как вскрывает покров ночи и набивает карманы блестящими драгоценностями.