Памяти близких. Сборник эссе - стр. 9
– «А-а, спас на крови…»
Я, в недоумении, попросил растолковать. Он глянул не меня также недоуменно: мол, как современный молодой человек, да ещё поэт, может не понимать таких элементарных вещей.
– «Понимаете, Слава – задумчиво начал он… да всё Вы понимаете! – вдруг раздражённо выкликнул, чуть ли не вскричал – ну сколько можно спасаться на крови, бесконечно писать и писать стихи о войне, где, может быть, и не был вовсе… стихи, как правило, бездарные. Ну, конечно, денежное это дело, карьеру двигает, но…»
Он снова махнул рукой и замолчал. А я вспоминал его пронзительные строки:
«Красный фонарик стоит на снегу,
Что-то я вспомнить его не могу,
Может быть, это обрывок бинта,
Может быть, это листок-сирота…»
Стихи, стихи… Анна Ахматова говорила, что поэту заниматься переводами в творческом расцвете, это всё равно, что есть собственные мозги. Но занимались этим практически все. – Кормиться-то, жить-то надо…
Тарковский стоит здесь особняком. Он нашёл своё: Среднюю Азию, И влюбился в неё, и прожил там долго (с перерывами, конечно, с отъездами в Россию, в Москву, к издателям и родным), влюбился в её поэзию, и его переводы стали классикой.
Сколько же он перевёл! И с какой горечью писал в одном из своих шедевров:
«…Розы сахариной породы,
Соловьиная пахлава…
Ах, восточные переводы,
Как болит от вас голова!..»
Его переводы – классика. Возможно потому ещё (это лишь моя догадка), что Тарковские – шамхалы Дагестана. Цари. Это царский род. Рассказывали мои старшие товарищи, друзья Тарковского, что старики однажды, когда он приехал в Дагестан поработать над кавказскими переводами, поднесли ему на белом руне серебряную саблю – саблю его деда. И хотя сам Арсений Тарковский по самоопределению считал себя русским (конечно, русская кровь превалировала в нём) и, главное, – русским поэтом, эти древнедагестанские, «царские» ноты постоянно врывались в его стихи:
«…кожу мне холодила рогожная царская риза»…»
«…коса, коса и царь, я нищ наполовину,
От самого себя ещё не отделён…»
И многое другое в этом роде отыщется, если внимательно под таким углом перечесть весь стихотворный свод Тарковского.
Мы начали переписываться давно, когда я ещё жил в Алма-Ате, учился некоторое время на филфаке КАЗГУ (Казахский Государственный Университет) и проводили там, после занятий, поэтические факультативы под названием «Поэтическая Пятница». Их вела поэтесса и учёный Тамара Михайловна Мадзигон, Царствие ей Небесное. Она написала и – защитила! – в шестидесятые годы первую в стране диссертацию о творчестве Павла Васильева. Что казалось тогда почти невероятным.