Палач и ведьма - стр. 3

– Ой, простите, – губы мои растянулись в улыбке умиления. Я не ожидала таких слов. – Но я не способна к замужеству.

– Почему?

– Как видите, я – колдунья.

– А я – палач.

– Тем более.

– Но меня тянет к тебе.

– Я удивлена.

– А я не привык отступать.

– И что это значит?

– То, что мне плевать на все условности.

– И на мое мнение тоже?

– Об этом я не подумал, – на меня взметнулись глаза, глубина которых была мне непостижимой. – Тогда, можно мне пока приходить к тебе, хоть иногда?

– Я не могу вам запретить это.

Предсмертный хрип одного из тех, кто целый час изымались надо мной, насилуя и избивая, скорее испугал, чем порадовал. И все-таки я ощутила облегчение от того, что возмездие пришло к обидчику так быстро. Вот только зачем он это сделал?

Королевский палач пришел и на третий день. В этот раз в руках он держал хлеб – свежий и ароматный, казалось, только что был извлечен из печи.

– Это тебе, – протягивая мне завернутую в полотенце булку, Хамерлик Горн неумело улыбнулся.

– Я не нуждаюсь в хлебе, – сказала я, все-таки принимая дар.

– А в чем ты нуждаешься?

– Ни в чем.

– Такого не может быть.

– Почему?

– Ведь ты же женщина.

– Я не обычная женщина, я – ведьма.

– И ты так спокойно об этом говоришь?

– Почему я должна бояться?

– Что если тебя выдадут, а потом … сожгут? – и пытливый взгляд пронзил мою грудь, словно туда попал осколок стекла.

– Если такое и случиться, то это будете не вы.

– Почему ты так уверена в этом?

– Потому что я ведьма, а значит – вижу.

– И вправду. Можно войти?

– Входите.

Сама не знаю, зачем я связалась с этим странным и загадочным мужчиной, зачем позволила ему войти в свой дом, в свою жизнь, а потом – и в душу. Но что-то толкнуло меня на это, и я поплыла по течению, не обращая внимания на то, как далеко остался берег.

Четвертого дня поутру, заплетая у окошка косы, я отчего-то потянулась рукой к ларцу, в котором хранились бусы да мониста; выбрав яркую бирюзу и кровавый коралл, я вплела их по всей длине волос, впервые в жизни любуясь своим лицом. Потом, вместо обычной белой, я одела подкрашенную ольхой рубаху – из тончайшего льна, набросив сверху узорчатый сарафан из шелка – наряд, в котором собирала на Купала росу.

Встав во весь рост, я потянулась, глаза же мои гуляли за окном – там, где по еле видимой в траве тропинке должен был пройти он.

Мой фамильяр сидел в углу окошка и плел свою паутину. Присмотревшись к узору повнимательней, я заметила знак надвигающейся опасности, но настроение имела такое, что проигнорировала этот сигнал.

Смертельная усталость не позволяла мне встать и бежать. К тому же то положение, в котором я лежала, было слишком унизительно. И, вместо поднять голову, я покорно сжалась в комок, решив, что с меня довольно страданий.