Ожог - стр. 20

– Слава, иди немедленно есть! – мамино требование прозвучало возле двери в мою комнату.

Вскочила на ноги и быстро отвернулась к окну. Растерла слезы по щекам и успела сделать несколько глубоких вздохов.

– Славка! – мама вошла в комнату, слава богу, остановилась на пороге. – Что ты там застыла? Давай, жду тебя на кухне. Только руки вымой. За тобой не проследишь, совсем есть перестанешь. Исхудала как. Слава, ты меня слышишь?

– Да, сейчас.

– Жду тебя! – погрозила она мне и вышла, не закрыв за собой дверь.

Не хочу на крышу. Впервые не хочу на туда. В груди давит. Такое впечатление, что именно на крыше сейчас сосредоточилась вся моя боль. Эта боль только что выстроила стену между этой квартирой и лестницей наверх. Я не пойду туда. Мне впервые страшно. Это край. Случилось кое-что пострашнее моего шага в пропасть, который я так и не успела сделать. А теперь узнала все это.

– Сашка…

Через минуту умылась. Мать спросила, почему лицо такое красное. Сказала, что не спала прошлую ночь. Работала. Она приняла это оправдание без возражений. Прожевав ужин, вернулась в свою комнату. Взяла толстую металлическую подставку и положила на нее Сашкины деньги. Поискала в верхнем ящике стола зажигалку. Чиркнула всего один раз – бумага загорелась мгновенно.

– Славка! Ты там ничего не жжешь?

– Нет, пап. Я окно открыла, с улицы пахнуло. Сейчас пройдет.

Сейчас пройдет…

Я не возьму эти деньги. У меня есть немного, отложено на новый объектив, оттуда возьму на отца. Но эти деньги… Я не приму их от Сашки. Еще некоторое время сидела на стуле и смотрела на кучку пепла. Его рука, которой он потянулся за бумажником. Его ожог. И мой ожог. Как будто судьба хотела соединить нас навеки. У нее это не получилось. Она нас развела.

В дверь осторожно постучали. Не обернулась, в этой квартире только папа боится войти невовремя.

– Доченька, этот ты что-то жжешь. Зачем обманываешь?

– Я. Не волнуйся, пап. Я осторожно. Все уже потухло.

– Что сожгла? Фотку бывшего парня?

Папка вошел в комнату, но не стал подходить к моему столу, присел на краешек моего дивана. Посмотрела на него. Эти три года съели и его. В первую очередь его. Из цветущего, успешного человека он превратился почти в инвалида. А я все переживаю за себя. Эгоистка!

– Папуль, как ты себя чувствуешь?

– Ничего, сердце немного давит. Жара эта августовская. Вот завтра лягу на пару деньков в клинику, там у них прохладно, таблеток мне дадут очередных, уколов сделают с десяток и будет твой папка как новенький.

Смотрела на отца и все больше корила себя за эгоизм. Как сильно он изменился. Раньше занимался спортом, часто куда-то выезжал. Сейчас сидит на моем диване, весь седой, хотя ему только пятьдесят четыре года, в грошовых джинсах и такой же грошовой рубашке. Я не ханжа – одежда и одежда. Я просто знаю, как сильно он переживает за то, что не может дать нам с мамой лучшее. Мой отец по характеру – настоящий мужчина. Женщина для него всегда была на первом месте. Пока мог, он вертелся как белка в колесе, обхаживал нас с мамой, никогда не забывал ни одного праздника или юбилея. Был с нами всегда и везде. Лучший отец на земле. Даже сейчас, когда временами ему настолько трудно, тяжело просыпаться по утрам, его бьет кашель, который не остановить, сдавливает дыхание. Одно то, как посерела его кожа за это время, как поблекли карие глаза, некогда сиявшие ярче любых драгоценных камней в лучах солнца.