Отправляемся в полдень - стр. 16
«Обитель лилией» — приют для девочек-сирот. А если точнее — бордель. И тётушка Мардж — бандурша, сутенёрша и тварь.
Вот я влипла.
Долго валяться не дают. По моим подсчётом, — хотя засекать время, когда у тебя провалы в памяти и лихорадка, непросто — прошло около трёх дней. На четвёртый за мной приходят Агнесс и Люси.
— Хватит лодырничать, Айринн! — кричат они и бесцеремонно стаскивают меня с кровати. — Еду нужно заработать!
Мне бросают вещи — грубое серое платье и передник. Дают ведро, тряпку и швабру.
— За тобой холл, — говорит Агнесс и пространно проводит рукой.
И плевать им, что я с трудом стою, шатаясь, как новорождённый телёнок.
— Давай, одевайся и пошевеливайся. Сегодня гости.
Люси ухмыляется противно, меня накрывает то воспоминание, и к горлу подкатывает тошнота.
Нужно стараться быть незаметной. Максимально. И ещё лучше — невзрачной. И слушаться, слушаться, а то накажут. Наказания, как успела понять, здесь весьма изощрённые.
Холл — ледяной и длинный. Окно-простенок-окно…
И ветер. Унылый, хнычет о чём-то на водосточной трубе… Музыка умирания. С рваным ритмом дождя. И безумным танцем опавшей листвы.
Теперь знаю, Болотная пустошь — Осенняя губерния. Здесь всегда осень... Слякотная. Чавкающая. С болотами на севере и Сумрачным Лесом на юге. Окраинная земля. Дальше — ничего. Осенняя губерния длинная, — видела на карте в каморке, где болела, — тощая, серая, как безысходность. Она полна попрошаек и похожа на них — истощенных и замызганных, с пустыми глазами. Они вереницами ходят по размокшим дорогам и тянут заунывную песнь голода…
...наслаждение непристойно…
Эту истину тётушка вбивает девочкам, как правило, брошенным теми самыми попрошайками, с пупоньку. Линейкой по ладоням. Розгами по ягодицам. Все, что окружает их (нас?) — должно быть некрасиво. Красота — наслаждение, а оно — непристойно.
Пища груба и безвкусна. Одежда мрачна и убога. Чтение — Семь интердиктов Великого Охранителя.
Так думаю, а сама драю полы.
Меня отвлекает грохот и лязг. Дрожу… Вместе с нашей хлипкой «Обителью лилией».
Вижу их в окно. Шагомеры, девушки пугливо шептались о них, когда забирали одежду из комода и думали, что я сплю. Громадные. Сыплются из брюха парового летуна. (Как вообще такое летает?). Они похожи на устриц с ножками. Хлюпая, приземляются в лужи. Дымят трубами. Урчат медной утробой.
Мир скукоживается, я уменьшаюсь до мышонка. Такой гробине раз шагнуть — и поминай как звали. Это даже не страх — паралич воли. Так и стою с открытым ртом. Восхищенно-пораженно-удивленная. А с тряпки льёт ливмя. У ног уже прилично. Да и подол совсем вымок.