Отправляемся в полдень - стр. 1
1. ОТПРАВЛЕНИЕ
Ибо сказано: во время благоприятное
Я услышал тебя и в день спасения помог тебе.
Вот, теперь время благоприятное,
вот, теперь день спасения.
2Кор.6:2
...наслаждение непристойно…
Но я наслаждаюсь.
Когда мы танцуем. Он всегда ведет — легко и уверено. И я теряю голову от его силы и нежности. В такие моменты все смотрят на нас, а мы лишь друг на друга. И мне нравится чувствовать, как исчезает мир. Остаёмся только мы и бескрайний космос вокруг.
Но я наслаждаюсь.
Когда он смеётся, нарочно злит меня и ласково дразнит. Нравится видеть его спросонья, взъерошенного. В такие моменты он кажется совсем молодым.
Но я наслаждаюсь.
Когда его руки скользят по моему телу и дарят нежные ласки. Когда его губы — горячие и твердые — овладевают моими. Когда он страстно берёт меня, а я выгибаюсь и кричу под ним. Для него. Путаясь пальцами в волосах. Шепча имя.
Как-то он сказал:
— Ты пробуждаешь во мне самые низменные инстинкты и самые возвышенные чувства. Как мне жить с этим противоречием?
Я ответила:
— Учись у меня.
Он — мой господин, мой супруг, мой возлюбленный.
…мой единственный.
Он создал меня из пепла и руин. Подарил крылья, пригласил в полёт.
И мне страшно однажды проснуться в мире, где не будет его улыбки. Я не хочу в тот мир.
Там…
2. ГУДОК
— Позырь, ангелы!
Тотошка счастлив донельзя. А мне как-то поровну.
— Пофиг, — говорю. — Они вечно тут шастают. А будешь на них зырить — зеньки повылазят, так-то.
Сижу на холме. Коленки обняла, вверх пялюсь. Тотошка, пёсомальчишка, покорёженный, скачет рядом.
Тёплый ветерок лижется, норовит кинуть в лицо мои же лохмы. Они у меня, как говорит баба Кора, цвета заката.
— А я через стёклышко! — канючит Тотошка и хвостом вовсю вертит. Знает, что против его хвоста я не устою.
— Тада лан, — бросаю равнодушно и откидываюсь на спину.
Трава мягкучая, зелёная, а небо офигительно чистое, не как в Залесье. А в небе, вон, ангелы. С огненными крыльями и рогатыми мордами.
— Они же красивые?
— Кто знает…
— И живут в Небесной Тверди, ведь да? — он разглядывает пылающие фигуры через прокопчённое стёклышко. Моя школа. Ветер колышет его уши. И что-то колышется и щемит в груди. К этому чему-то хочется прижать его голову, уткнуться в нежную шерсть на макушке и прошептать: «Дурында!». И улыбаться глупо. Накатывает вот…
Отворачиваюсь, промаргиваюсь и только вспоминаю, что он спросил.
— А, да, — говорю, — а где же ещё. Они ж ангелы.
Тотошка подбегает, присаживается рядом, заглядывает в лицо.
— Лизни только, — лениво грожу я.
Он фыркает:
— Придурошная! Больно надо! — и шпыняет меня в бок. Я тоже тыкаю кулаком, куда достала. Через минуту, молотя друг друга, катимся кубарем вниз. Сдаюсь первая.
— Всё, заканчивай!
Он тяжело дышит. Сидит на задних лапах в раскорячку, молотит хвостом.
— Ну ты и бешеная, — говорит наконец. — Я ж спросить хотел.
Даю по загривку — а чё, пусть знает, как на старших вызверяется — и киваю:
— Валяй… — падаю опять на траву, руки в стороны, заплющиваюсь.
— А если залезть на Дом-до-неба — увидишь Твердь?
Аж вскакиваю.
— Сдурел! Если падший увидит Небесную Твердь — он сгорит в синем пламени. Грех!
Делаю страшные глаза и стараюсь говорить грозно.
Он хохочет.
— Ужо я вам задам! — доносится с той стороны холма, возвещая, что баба Кора нас нашла и трёпки не избежать.
— Давай спрячемся? — предлагает Тотошка, а сам аж подпрыгивает на месте. — Пусть эта ластоногая нас поищет!
— Не смей называть её так! — цыкаю я и выпаливаю первое, что пришло: — А то буду дразнить тебя собакохвостым вислоухом.
Он проникается и грустнеет.
Баба Кора нагрянывает или нагрядает, — не знаю, как точно, — но выглядит это внушительно: тётка метр восемьдесят ростом в малиновой рубахе и с ружьём.
Торопеем.
Не, стрелять в нас она не будет. Просто назад пойдем через базар. А там без ружья никак. Мы такие-сякие. Вечно ей проблемы делаем. И если Тотошку можно оттаскать за ухо, то мне-то, дуре двадцатилетней, должно быть стыдно. И мне стыдно.
Потому винюсь:
— Ну прости! Так хотелось увидеть небо!