Отголосок: от погибшего деда до умершего - стр. 1

Не знаю, для кого как, но для меня ощутима разница между дедом, который погиб во время Второй мировой войны, и дедом, который умер в 2011 году. На первый взгляд – существенной разницы нет, потому что в сухом остатке мы имеем двух умерших дедов.

Но если углубиться в этот вопрос, начинаешь понимать, что тот дед, похороненный в 43-м, был молодым, сметливым, идеалистичным, но недальновидным двадцатипятилетним юношей, который погиб в чужом краю, оставил вдовушкой бабку, умершую в семидесятом году прошлого века. А также сиротами двух ребятишек. Один из которых был моим отцом. А второй – моей теткой. На могилу этого деда меня и моего брата родители однажды возили. Помню, было это весной. И нас слишком тепло одели, думали, что в эту пору там свирепствуют холода. На самом деле там было теплее, чем в Берлине, и мы чуть не упарились в своих пуховиках.

Мы помолились за упокой души деда, потом я начала петь Интернационал, но мать прервала меня. Тогда я слегка пожурила деда за то, что он поверил бредням Гитлера, потому что нельзя верить мужчинам маленького роста с такой ужасной прической и усами; а еще мы с Манфредом (это мой брат) положили на могилу деда бумажный самолетик, который, на самом деле, сделал Манфред. Но подарили мы его от нас двоих. Манфред сначала упирался, он предлагал мне подарить деду – галстук (из тех соображений, что это нормальный подарок для мужчины, пусть даже и умершего) или любимый роман деда (это было коварно со стороны Манфреда, потому что никто из нас двоих не знал, умел ли дед вообще читать, что уж говорить о его любимых книжках или музыке). Я успела возмутиться, но не успела выразить свое возмущение – отец пресек шалости Манфреда одним лишь взглядом.

Наш отец – федеральный судья. А для того чтобы заслужить признание сторон процесса, коллег, политикума и общества, ты должен научиться не только убедительно говорить, но и, что возможно важнее, убедительно смотреть. Благодаря этому умению своего сына дед получил от нас, своих внуков, один единственный подарок.

В отличие от того деда, этот дед, умерший уже теперь, вряд ли был идеалистичным, невозможно себе представить идеалиста, которому исполнилось девяносто четыре года. Хотя – как знать. Проблема заключалась даже не в этом. Проблема заключалась в другом: я не знала, что дед не погиб тогда, в сорок третьем. Я не знала, что это не он оставил вдовушкой свою жену, а детей – сиротами, а как раз она оставила его вдовцом. И меня это поразило. Уши горели, будто крошечные беспризорные детишки развели в них костер, чтобы не замерзнуть, и что-то жарили, чтобы не умереть с голоду.

В тот день я зашла к родителям – полить цветы. Я ненавижу поливать цветы (причина этой ненависти мне так же неизвестна, как и причина моего отвращения к вытиранию пыли), но я очень ответственная. Родители поехали поддержать Манфреда на конкурсе архитектурных проектов, в Баварию. Манфреда это бесило. Но он был не из тех редких людей (я, например, знаю только двух адвокатов), которым удавалось изменить решение, принятое отцом. Итак, они уехали. Ну а я должна была присмотреть за родительскими цветочками, а еще выгуливать Тролля, таксу Манфреда. Если честно, то Тролля должна была выгуливать Бриг, жена Манфреда. Но она, хоть и не поехала поддержать его вместе с родителями, ухитрилась уехать к подруге на свадьбу. С Манфредом они повздорили по поводу того, какое событие является действительно неповторимым: свадьба Амалии или Баварский конкурс проектов коттеджей. Манфред утверждал, что, насколько он знает Амалию – второй свадьбы с ее непосредственным участием нам не миновать, потому что она очень легкомысленная и пялится на мужские задницы даже тогда, когда ест ванильный крем, когда ей делают прививку и даже когда целуется с этим «ее несчастным почти-мужем»! А вот Баварское общество архитекторов не будет его дожидаться, в следующем году конкурсные приоритеты и требования могут быть другими, кроме того, на этот раз у него есть все шансы победить.