От Аляски до Эквадора - стр. 25
[4]) до тех пор, пока на его рифлёном дне не останутся одни мерцающие крупинки золота, а если повезёт – и самородки.
Здесь уже чувствовался русский дух: три стены чисто выскоблены, глухая разрисована охрой – пышные цветы на фоне затейливого орнамента; неокрашенный, плотно сбитый пол оттёрт песком добела, на нём тканые дорожки; в углу над столом божница, заставленная иконами, рядом, на деревянном гвозде, лестовки[5]. У окна ткацкий станок, прялка, тут же в берестяном коробе клубки пряжи.
Пока я оглядывал внутреннее убранство, дед Ермил надел за перегородкой белую рубаху, расшитую по краю красными нитками, затянул поясок с кистями и приставил самовар к трубе, выведенной в печной дымоход. Вскоре мы, прихлёбывая заваренный из толчёных плодов шиповника чай (мне, как я успел заметить, хозяин достал отдельно стоящую гостевую кружку), беседовали об их житье-бытье на Аляске.
– Ну, коль имеешь интерес, слушай. В этих краях мы недавно, с 83 года. Наши корни, вообще-то, в Тамбовской губернии, но как послабление вышло, так вся обчина на Дальний Восток перебралась – землю щедро давали, до ста десятин[6] на семью. Мой дед со всей оравой под Владивостоком надел получил. При большевиках им пришлось всё бросить и в Китай податься. Там я и родился.
– Фантастика! Я ж, дядя Ермил, тоже в тех краях 20 лет прожил. А вы не помните, из какой деревни ваши?
– Вот это да тебе! Антонида, гляди-кась, гость-то земляк почти!
– Поистине пути Господни неисповедимы!
– Из Смирновки, недалече от Раздольного. Слыхал?
– Про Смирновку не слышал, а вот в Раздольном бывал. Мой однокурсник оттуда – ездили к его родителям в гости… А на Аляске-то как оказались?
– Ну, слушай дале. Из Китая перебрались сперва в Бразилию, опосля в Николаевск – то в штате Орегон. Там много брата с нашего стада и поныне, да простору в нём маловато. Засим сюда и уехали – здесь, на воле, жизнь в радость. Жительствуем по большей части рыбалкой. Промышляем в море-окияне за 150–200 вёрст отсель. Я, правда, ужо не ходок – ноги подводят. Вот столярничаю, пимы из руна, кому потребно, катаю. За выход робята сетями до 600 пудов берут – то, пока море не встанет. А ежели мороз вдарит так, что море льдом покроет, на перемёт начнут. Наживку – на крючья, а лесу сквозь лунки тянут. Рыба, слава Богу, кормит, но всё тяжельче. Сам посуди: цена на горючку за 10 годов выросла с доллара до четырёх, одначе на рыбу без перемен. А ещё за промысловую лицензию заплати, катер и каждого, кто в море ходит, страхуй. В остатке – токмо на хлеб. Но Господь милостив, покуда без скудобы обретаемся.