ОСВОД. Челюсти судьбы - стр. 4
– Был у себя дома… И занимался тем, что спал.
– Кто может это подтвердить?
– Вмятина на подушке, больше никто… – сокрушенно ответил я.
Дети тоже спали, а про Дану и заикаться не стоило. Показания электронных созданий никакой юридической силы не имеют.
– Шутки шутите? – неприязненно осведомился ротмистр Соколов. – В главк приедем, не до шуток вам будет, уверяю.
Однако микроавтобус не спешил ехать в главк или в какое-то иное место, так и стоял на месте.
– А пока не приехали, – продолжил Соколов развивать тему, – у вас, Чернецов, есть последний шанс: оформить прямо сейчас чистосердечное признание и явку с повинной. Между прочим, это реальный шанс смягчить наказание.
– Я бы и рад повиниться, мне скрывать нечего… Но в чем? Я что-то взорвал? Кого-то убил? Изнасиловал? Совершил разбойное нападение?
– Убил, убил… – произнес глубокий баритон у меня за спиной. – И съел.
Нет, то не подал голос один из камуфляжников, они так и остались статистами без реплик. Человек, произнесший эти слова, до сих пор на глаза не показывался. А теперь показался: пробрался – пригибаясь, был он высок ростом – в переднюю часть микроавтобуса, уселся напротив, положив на колени ноутбук и потеснив ротмистра, – тот сменил вальяжную позу и подвинулся с торопливостью, свидетельствующей о подчиненном положении Соколова относительно вновь прибывшего.
Новый персонаж был блондином лет сорока пяти на вид, с ледянистыми голубыми глазами и тонкогубым неулыбчивым ртом. Сейчас эти глаза уставились на меня, а губы быстро выпалили вопрос, казавшийся неуместным и нелепым:
– В каком городе жил Иммануил Кант?
– Ну-у… В Калининграде… – ответил я, слегка ошарашенный. – В смысле, в Кенигсберге.
– И чем он знаменит? Не Кенигсберг, а Иммануил Кант?
С этим сложнее… Труды философов не входят в круг моего повседневного чтения, каюсь, моя вина. Труды Канта в том числе. И никогда не входили. Я напряг память, но она ни к селу ни к городу выдала что-то несуразное о Соловках… Но затем все-таки всплыло нечто подходящее, и я радостно отрапортовал:
– Он знаменит тем, что придумал императив. Категорический.
Поведав то единственное, что вспомнил о Канте, я от души надеялся, что меня не попросят сформулировать пресловутый категорический императив. А то ведь срежусь на этом сюрреалистичном экзамене.
Блондин, однако, потерял интерес к философии. Сказал, обращаясь к ротмистру:
– Это был не Дарк. Иначе бы не вспомнил сейчас, кто такой Кант. А слова «категорический императив» вообще бы не выговорил…
– А кто же тогда? – спросил ротмистр Соколов с искренним недоумением.