Останься. В плену у зверя - стр. 15

– Вы больше не злитесь?

– Как связана твоя собака с тем, что я злюсь?

Промолчала. Может, думала, что я увёз пса намеренно, чтобы наказывать её? Да, наверное. Я же в её глазах чудовище просто.

– Нет. Я не злюсь.

– И значит… не станете больше… мучить её…

– Кого?

– Ну… ночью…

Я чуть не покраснел впервые в жизни. Так она решила, что я издеваюсь над бедняжкой, которая стонет на весь дом? Такой вариант мне даже в голову не пришёл. Неужели поэтому она в последние дни находится в предобморочном состоянии каждый раз, как меня видит, и трясётся как перед приступом или наоборот огрызается? А я-то голову ломал… Дебил.

– Элисса, как бы тебе это… она не от боли кричит. Я не делаю ей неприятно, даже наоборот…

Девочка точно не поверила. Хотя, если вспомнить, что пережила раньше, и то, какие звуки издаёт моя партнерша, если ещё и не видеть, как сама двигается навстречу, в принципе можно посчитать, что я её там пытаю… Но глядя в эти испуганные большие глаза, светящиеся укором и неприязнью, я не мог продолжить объясняться. Просто язык не поворачивался сказать ей, что через две двери от неё трахаюсь с другой. Хотя и так понятно, но вот как сказать… Почему-то возникло ощущение, что я её пачкаю этим всем. Совершенно необоснованное ощущение!

– Слушай… я взрослый мужчина, и не собираюсь отказываться от секса, потому что для тебя это неприемлемо. Ни тебя, ни кого-то другого я не принуждаю, но и воздерживаться вечно не могу.

Она опустила голову.

– Скажешь ещё хоть что-то?

Не скажет.

Зато вид её тонких пальчиков, перебирающих длинную шерсть пса, не давал мне покоя. Видимо, придётся порадовать свою новую временную женщину очередным приглашением. Тем более, Элисса вон даже не так уж и против, если я её там не избиваю.

И снова первое возникшее чувство – не облегчение, что не считает меня подонком, а обида. Мне всё равно бы хотелось, чтобы она приревновала, даже если самому себе в этом не признаюсь.

Но как выяснилось, по поводу пса радовался рано. Теперь единственное, что изменилось – Элисса сидела в обнимку с собакой, но так же почти не выходила и не начала рисовать. По вечерам, когда я был не один, затыкала уши и раскачивалась из стороны в сторону. Спасибо, что не ревела.

Она послушно принимала всё, что ей выписали, пыталась есть, но потом неизменно убегала в уборную. А ещё перестала говорить. Даже с Эмином. На мои вопросы изредка отвечала «да», «нет» и всё. И как бы я не пытался что-то выяснить, просто без толку.

Ещё и зверь внутри требовал снова виться у её ног, жалеть, любить… На самом деле мы хотели этого оба, но я не отменял принятого решения не потакать своим чувствам и её поведению, отдав приказ приготовить всё необходимое в клинике для неё. Я не могу ей помочь, пора признать это. Добровольно самой себе она помогать тоже не хочет, поэтому оставался только один вариант…