Осколки детства - стр. 19
– Только переводит нитки.
– Да, такие мягкие, красивые…
– Мулине называется. Давай попросим?
– Тише ты.
И приходит мама.
– Зачем вы забрали детей? У вас хорошо, но завтра им всё равно сидеть одним.
– Детей нельзя оставлять одних, киргиз не может этого видеть.
– Если я буду с ними, чем кормить?
– Дети не должны быть одни.
Тут мама замечает, как девушки смотрят на моё безобразное вышивание. Она молча берёт катушку и отдаёт им вместе с салфеткой.
– Спасибо, мы распорем сами! Зачем портить такие хорошие нитки…
Ещё киргиз не может видеть, как женщина сама рубит дрова, железные от мороза. Он забирает у мамы топор:
– Иди к детям, топи печь, сейчас принесу.
Входит, усы и борода белы от инея, кладёт охапку дров и смотрит, как дымят сырые полешки.
– Пусти, я сам.
И вот огонь разгорается, я смотрю на его весёлую пляску, а за стеной – гудит, и ухает, и воет!
– Что это, мама?
– Не бойся, – отвечает за маму сосед, – это ветер, он объезжает белого коня. Мать, корми детей, укладывай, поздно уже. Я ухожу…
Но вот пришла весна. Зачернела талая земля, набухли и раскрылись почки, воздух стал тёплым и пахучим.
В последний школьный день нас повели на прогулку далеко за город, где холмы стояли в высокой зелёной траве, ещё только согретой, а не сожжённой солнцем. И вся она алела маками, белела какими-то неизвестными мне цветами и источала удивительный аромат.
Мальчик, что всю зиму обходил меня с гордым видом, взял за руку, когда мы выбегали с радостными криками на этот простор. И весь день мы ходили вместе. Он смотрел на меня серьёзными глазами, а я улыбалась и вела светский разговор.
– Знаешь, здесь растут цветы, которые ни за что нельзя нюхать, можно потерять сознание.
– Нет, сознание можно потерять только от солнечного удара, поэтому нельзя снимать панамку.
– А вот и от цветов можно! Смотри, – наклоняюсь к цветку, артистка такая, подкосила коленки, закрыла глаза… Мальчик неуклюже и растерянно тащит меня, принцессу, с холма, кладёт на траву и уже собирается звать на помощь! Но я открываю глаза и смеюсь.
И продолжается этот чистейший день…
Больше мы не виделись никогда. Осенью его определили сразу в третий класс, да и мы вскоре уехали.
А пока – впереди огромное лето.
Писем от отца не было, кроме первого, ещё в Грозном, – треугольника с чёрной печатью: «Доехали хорошо, находимся на формировании».
Как только Ростов освободили, мама написала знакомой, тёте Вале, которая почему-то ушла из своей квартиры и жила теперь у нас. Хотела узнать самое главное, самое важное – нет ли писем от папы?
Время шло, а тётя Валя не отвечала. Мама написала другим знакомым, и я каждый день ждала почтальона.