Осень на краю света - стр. 9
Федоров тяжело вздохнул. Он глядел на спокойное лицо коллеги и понимал: версия, которую ему сейчас изложил Сапегин, и станет в этом деле основной. Нужно признать, вполне заслуженно. Если бы не запись с камеры, на дядю Федю, наверное, и не подумали бы. А так выходит, что кроме него некому. Сапегин не местный, не знает, кто такой Томин, и почему он, наверное, последний человек из всех в деревне, на которого можно подумать…
– Знаешь, друг Володя, – Федоров пожевал губами, – Федор Иваныч, он, как бы тебе сказать… никогда особо деньгами не интересовался. Я его с детства помню. Это сейчас он нищий, а при Союзе была у него пенсия ого-го! Так вот, в день выдачи у дяди Феди алкашня со всей округи собиралась. Пару дней гуляли, всех поил. А потом до следующей пенсии бегал по деревне, занимал, чтобы жратвы купить. Так и жил…
– Я понимаю, к чему ты это рассказал, – покивал Сапегин. – Но давай без эмоций. Смотри: пацаненка из детдома, что к нему постоянно бегает, он внуком называет, так? Ему когда не дали его забрать, знаешь, что сказали? Сказали: у тебя, дед, доходов на одного еле хватает, где тебе еще ребенка содержать. Вот дед таким образом и решил эту проблему. Понял?
– Пуаро Агаты Кристи, – заявил Федоров.
– В жизни сюжеты и поинтереснее бывают. – Сапегин с улыбкой откинулся на спинку стула.
Федоров снова подошел к окну. Дождь усилился, жесткие капли барабанили по карнизу, жирными червями сползали по стеклу. Сквозь щели в раме доносилось прерывистое шипение: поднявшийся ветер пытался прорваться внутрь. За спиной скрипнуло, зажужжало – часы угрожающе отбили половину одиннадцатого.
– Знаешь что, – Федоров крутанулся так резко, что линолеум взвизгнул под каблуком, – я тебе одно могу сказать…
Глава 3
…то ли разбухла от сырости, то ли перекосило. Хотя, казалось бы, куда уж больше? Скособоченная, вздыбленная терраска у дяди Феди Томина – это завсегда так было, сколько Юрий Григорич себя помнил. Схватился двумя руками за скобу, дернул изо всех сил – дверь с треском распахнулась, в оконных рамах зазвенели стекла. Ветер мокрым порывом лизнул разгоряченное лицо. Темнота пахла дождевыми червями.
Уселся на пороге, закурил. Ватное опьянение еле заметно мотало из стороны в сторону. Затягивался, смотрел в ночь. Свет с кухонного окна золотил серую, в занозах, стену сруба. Фундамент выдавался от стены сантиметров на двадцать, выступ покрыт жестью: жирные капли, срываясь с крыши, гулко били по ржавому металлу. А дальше, впереди – ничего, только шум дождя и шорох ветра. И далеко, у горизонта, светлое пятно: отражались в тучах огни Калуги.