«Орфей спускается в ад…». Листы скорби художника Доброва - стр. 9
– Тамара, кушать!
Тамара спускает ноги со стула, кушает, а потом снова подворачивает ноги на стул, закрывает руками лицо, ни с кем не разговаривает и ни на кого не смотрит. Внутриутробная защитная поза.
Одна, всегда одна, всегда одна со своими мыслями. Бедная молчаливая Тамара…
А между тем всем известно, что чесотка заразна. Сколько же нужно иметь в душе любви вообще к людям и, что самое трудное, к отдельным, не очень приятным бомжам, чтобы видеть и в них людей, чтобы и их полюбить.
Никто не мог успокоить этого старика. Двое санитаров пытались связать его – ничего не получилось. И тогда вдруг хрупкая беременная Оля бесстрашно вошла в бокс и сказала: «Дедулечка, давай покушаем». Дед проговорил: «Давай». И стал кушать. «А теперь давай я тебя уложу, мой хороший». – «Давай, укладывай». – «Давай я тебе ручки привяжу». – «Давай, привязывай». – «А теперь я тебя одеялом укрою. Хорошо тебе? Тепло?» – «Хорошо. Почему вчера ночью не приходила?» – «А зачем мне к тебе ночью приходить?» – «Как зачем? Не знаешь, что ли, зачем женщина к мужчине ночью приходит?» – «Ах ты баловник, дедулечка. Ну, спи, закрывай глазки…»
Через две минуты он уже спал. Я был потрясён. Я стоял рядом и думал: «Вот русский народ, вот его менталитет. Не сила, а ласка. Лаской всего можно добиться. И лучше всего это знают и чувствуют простые деревенские женщины». Оля работает в Костромской психбольнице санитаркой, живёт в далёкой деревне, ездит каждый раз на работу 2 часа на автобусе в один конец. А как поёт! Соберутся санитарки в кружок на кухне после всех дел – и запели… Любо-дорого их слушать. От иной песни слёзы так и катятся по щекам. Всё горе своё деревенское в песнях выплачут. Эх Кострома, Кострома. Сердце России…
– Сашка, Сашка, где же ты был? Я тебя целую неделю искала по всем больницам, – причитала радостно его жена. – Боже мой, избитый весь. Но ничего, теперь я знаю, где ты. Завтра я тебя переодену во всё чистое, принесу покушать чего-нибудь сладкого, что ты любишь. Пирог с яблоками испеку. Сашенька, скажи хоть что-нибудь. Где ты был всё это время?..
Но он молчал и только смотрел на неё широко раскрытыми безумными глазами. А ночью умер.
Это был здоровый крепкий краснокожий (даже какой-то коричневый весь) мужчина. Но после последнего вздоха вдруг стал бледнеть. И через полчаса стал весь бело-голубым. Даже тюремные наколки побледнели и как бы выцвели все.
Я провожал его до морга в Костромской психиатрической больнице. Санитары несли тело на носилках сквозь высокие заросли травы. Высокие берёзы шелестели своими ветвями, словно о чём-то тихо переговариваясь друг с другом. Вечерние тени быстро превратились в тревожные сумерки. «Как всё просто, – подумал я, – жил человек – и вот его уже нет».