Орест и сын - стр. 1

Грузчики задвинули в угол шкаф и ушли навсегда. Теперь оставалось самое трудное: смириться, что голые стены, продуваемые семью нынешними и сорока девятью будущими ветрами, есть Дом, в котором всяк остается свободен, приходя и запираясь в доме своем.

Стены в желтоватых обоях и серый линолеум были на взгляд сырыми и на ощупь холодными, если бы кто-нибудь из сидящих решился поднять на них глаза или дотронуться рукой. Но ни один из троих не сделал этого, потому что здесь, в нежилом пространстве, были замкнуты их тела, а души летели назад – туда, где дом их был вечен. В нем все оставалось по-прежнему, и никакой переезд не мог его разорить. Светлел теплый паркетный пол, высокая оконная рама описывала полукруг под потолком, узоры лепнины опоясывали комнату по периметру, и все было густо населено шкафами, столами и кроватями, и каждый насельник стоял как вкопанный, зная свои обязанности и пользуясь всеми неотъемлемыми правами. Теперь, вырванные с корнем, они потеряли лица и являли такой жалкий вид, что в этих жертвах разора нельзя было узнать их прежних – живых. Сваленные как попало друг на друга, они походили на грубые подделки тех, нежно любимых, которые до самой смерти будут приходить во снах, и сам рай представится ими меблированным, потому что рай урожденного горожанина никогда не станет похожим на сельский рай.

Три души, сделав круг, коснулись крыльями пяти рожков люстры и отлетели на запад. Поравнявшись с крышей крайнего дома, крылатки махнули на три этажа вниз, и люди пришли в себя.

– Недалеко, совсем недалеко… Привыкнем. И универсам рядом…

Отец вынул веером сложенную карту и распустил по столешнице:

– И сообщение удобное: автобус, трамвай…

Отцовский палец летел над городом со скоростью души и, скользнув за Неву, резко взял влево. Линии Васильевского острова отлетали назад. Пройдя над Смоленкой, палец сел на пустой берег. Старая карта не знала новой улицы, легшей уступом вдоль залива: чистая голубая краска опоясывала пустынный Голодай. Теперь этот берег назывался улицей Кораблестроителей. Новые дома стояли в ряд, готовые сойти со стапелей.

– А мне на чем ездить? – Ксения встала и подошла к окну.

Раньше никакая карта была не нужна. Ясно как божий день: тройка от Театральной до Московского, двойка по Декабристов к Пряжке, пятерка от площади Труда до Невского, четырнадцатый – след в след. На новом месте чужие номера автобусов шуршали шариками в лотерейной чаше, но соседи по площадке так легко перебрасывались ими, будто верили в счастливое число.

– Даже грузчики завидовали. Помнишь, их старший?..

Отец кивнул:

– Помню. Конечно, помню. Сказал: хорошая квартира…

– Хорошая, очень хорошая, – голоса родителей перекликались над картой.

Поеживаясь от холода, Ксения стояла у окна. За голым переплетом виднелся недостроенный корпус. Когда достроят, будет как будто двор. Утешение выходило слабым. Из-под арки с надсадным ревом выползал грузовик. За ним – еще один, крытый. Теперь фургоны подъезжали один за другим. Водители глушили моторы. Грузчики, откинув тяжелые борта, выпрыгивали на снег. Тащили картонные коробки, мешки, белые кухонные пеналы, трехстворчатые шкафы.

– Одинаковое! – Ксения засмеялась. – Смотрите, всё как у нас!

– Что как у нас? – мать обернулась.

– Мешки, коробки… – она хотела сказать: шкаф, но мать перебила, не дослушав.

– Ну и что? Удобно… Разберем, разложим… – мать оглядывалась, словно примериваясь, с чего начать.

Картонные коробки подпирали голые стены. В них лежали вещи – упрятанные от глаз свидетели разора.

– Я устала, – Ксения растопырила пальцы. – Устала, – повторила упрямо, вспоминая старый обобранный дом. Руки, вязавшие коробки, сделали злое дело.

К парадным подъезжали новые грузовики. Одинаковые люди тащили свои пожитки. Несли наверх, наполняя новые квартиры своими злодеяниями. Бечевки, затянутые натуго, резали пальцы.

Мать подошла и встала рядом:

– Ничего… Надо только взяться, – тыльной стороной ладони она пригладила волосы.

Слабый налет инея опылял углы оконных рам. Ксения приложила руку к батарее. Костяшки пальцев проехались по тощим ребрышкам, как по стиральной доске. На старой квартире батареи были жаркие и толстые.