Орда - стр. 1
© Д. В. Барчук, 2002
Да, скифы – мы.
Да, азиаты – мы.
С раскосыми и Жадными очами.
Александр Блок
Rusia – 1,103,485 square miles.
Capital citi – Peterburg.
Tartary Moscovite – 3,050,000 square miles.
Capital citi – Toboljky.
Британская энциклопедия. Том 2. Эдинбург, 1771 год
Предать все случившееся забвению и глубокому умол чанию…
Из указа Сената Российской империи 1775 года
Часть первая
Сибирский пленник
Батюшка Петр Андреич! – шептал Савельич, стоя за мной и толкая меня. – Не упрямься! что тебе стоит? плюнь да поцелуй у злод… (тьфу!) поцелуй у него ручку.
Александр Пушкин. Капитанская дочка
«Господи, неужели все?! – мое сознание отказывалось принимать мысль о кончине бренного тела. – Через считанные мгновения я так Же, как капитан и поручик. Буду болтаться на веревке. И все закончится. Не будет ни этого неба, ни воздуха, ничего не будет. И я никогда не увижу ни милой Марьи Ивановны, ни маменьки… Я, которого все так любили и баловали! Этот родной, дорогой я может вот так запросто взять и умереть? Нет!!! Я должен жить! Я буду жить! Дышать, любить, радоваться. Еще хотя бы час. Еще один денек. А потом будь что будет…»
Ноги сами подломились подо мной, и я упал на колени на тронутую первыми осенними заморозками землю перед самозванцем, а губы сами потянулись к его холеной руке, унизанной перстнями. То ли от пережитых волнений, то ли от блеска разбойничьих бриллиантов на глазах у меня навернулись слезы.
Это неуместное в моем положении слабоволие заметил и самозванец:
– Его благородие, знать, одурел от радости. Подымите его.
Меня тут же схватили под руки два бородатых казака и втолкнули в толпу гарнизонных солдат, таких же изменников, как и я. Потом нас заперли в конюшне, а вечером, когда совсем уже стемнело, стали по одному вызывать на допрос.
Меня привели в дом отца Герасима, где главари бунтовщиков остановились на постой. В горнице за длинным столом, уставленным разными яствами (при виде еды у меня снова помутилось в глазах, и я почувствовал ужасный приступ голода), сидели четверо. Тот, который выдавал себя за царя, расположился во главе стола. Сейчас я его разглядел лучше. Густые черные волосы с редкой серебряной проседью свисали почти до плеч, но не выглядели растрепанными, ибо были тщательно расчесаны с пробором посередине. Они не скрывали большого и высокого лба. Брови у него были густые и у переносицы почти срослись. Впалые щеки, нос с горбинкой, раздвоенный подбородок, узкие губы под пышными постриженными усами и большие, слегка раскосые глаза с черными зрачками, в которых отражались всполохи свечей, характеризовали его как человека волевого и энергичного. Мерцание огня придавало ему даже какой-то мистический, демонический вид. По правую руку от самозванца сидел молодой башкирец лет двадцати от роду с безусым лицом. Несмотря на жар, исходивший от печи, на плечах его красовалась бурка из белой овчины. Слева смачно хрустел квашеной капустой русоволосый бородач с красным и потным от выпитого вина лицом. А спиной ко мне сидел мой старый знакомец – отец Герасим. Когда подо мной скрипнула половица, возвестив собранию о прибытии новой жертвы, батюшка повернулся и его лицо расползлось в елейной улыбке:
– А вот и Петр Андреевич к нам пожаловали, – протянул священник, а затем, обратившись к смутьянам, представил меня: – Господин Гринев. Только недавно был произведен в офицеры. Кроме дуэли с господином Швабриным из‑за капитанской дочки ничем себя проявить не успел.
За тот короткий миг, когда поп был ко мне лицом, я успел разглядеть, что на его шее висит новый крест. Деревянный, старообрядческий.
«Быстро же батюшка поменял веру», – подумал я.
– Что, твое благородие, готов ли ты верой и правдой послужить законному государю? – спросил самозванец и пристально посмотрел на меня.
Его взгляд был такой силы, что я невольно отвел глаза в сторону. Мне было очень стыдно за свое дневное малодушие, смерть не казалась мне уже такой страшной, бесчестье и папенькино проклятие меня страшили сейчас больше. Я набрался храбрости и выпалил: