Опыты на себе - стр. 29

Я, например, всегда чувствовала себя на улице Горького, как перед милиционером, но кто-то там жил, кто-то ездил туда тусоваться, на свиданье. Эти гнусные устрашающие серые камни обжиты кое-как и кое-кем. Время, конечно, делает свое совсем особое дело. Но люди, принявшие Версию вместо Реальности, даже если Реальность начинает проступать, как икона из-под замазки, пытаются создать Версию Реальности и сохранить свои фигуры на этой разделочной доске исторического процесса. И теперь в качестве достояния нашей истинной Духовности нам то и дело подсовывают то какого-нибудь 80-летнего конферансье всех времен и режимов, то распросоветскую старушку, всю жизнь скупавшую антиквариат, подсыпят чуток эксгумированных, но небедных, поэтов-песенников, разбавят щепоткой остроумных людей, вытащат пару серьезных одиночек, туда же настрогать бывшие кафедры научного коммунизма, – и готов конгресс интеллигенции.

Все случилось, господа, чему суждено было случиться. И одно утешение, данное нам Веничкой Ерофеевым, слава богу, торжествует: «Так все и должно происходить – медленно и неправильно, чтобы не возгордился человек, чтобы он всегда был грустен и растерян».

И когда мы с оскорбленным эстетическим чувством идем по улицам города, будь то колдобоины, бетономешалки и глиномолотилки новостроек или пересеченная местность сталинской Москвы (особнячок – пустырь – заводик – серая добротная заводская слобода – Дом на набережной – река – мост – памятник кубизма – школа – барак – особнячок…), а теперь особняки из враждебных кагэбэшных посольских хором, посвечивающих пустыми стеклами на пустых улицах, превращаются все более в декоративный центр, но не в исторический, как на настоящем Западе, и не в игрушечно-театральный, как во всяких Варшавах, а – в наш, в «новую старушку», тут старина – как браток, тут такой супчик сварен на крови с серым, как чекистская шинель, гранитом, колоннами, бутиками, – и новая супница прозрачным пузом торчит из-под земли на Манежной площади… и когда едешь теперь во мраке по Крымскому мосту, – среди темных ям прибрежных ангаров, сараев, рухнувших производств, стоит как цыпленок из яйца Храм и почти рядом – заплесневевший Петр, утолщающийся к концу (отдельного упоминания заслуживают ледяные замки королей Газпрома, обязательно на границе со свалкой, и новые типовые особняки, которые совершенно не соответствуют реальности, а потому даже на воображение как бы и не влияют; и если центральные инициативы мэра – нечто вроде золотых коронок, поставленных для красоты, то это уже – фарфор в улыбках инопланетян, тут даже нет ощущения, что посягнули на наше пространство, и оно тут не наше) – мы видим лишь, что нет живого места ни в душе, ни на улице, ни на земле. Не осталось живого места. И только это ощущение – та правда, которая является нашими слабыми «твердыми устоями».