Опасность в бриллиантах - стр. 24
И ведь она уже уступила. Он точно это знал. Она стала такая покорная, сплошные вздохи, и мягкость, и чувственность, а он только не мог решить, отвести ее в постель или взять прямо там. И вдруг внезапно ничего. Совсем ничего! Где, черт ее побери, она нашла столько самообладания, чтобы превратиться в камень?
Женщины никогда с ним так не поступали. Никогда! Он знает женщин и знает, на что можно с ними рассчитывать, будь оно все проклято, и это ненормально. А потом она даже не запнулась, даже не покраснела, просто повернулась, как будто не была готова минуту назад сорвать с себя всю одежду, и совершенно хладнокровно начала рассказывать про какой-то чертов виноград. А он страдал от последствий своего возбуждения, которое она сначала поощряла, а потом так бессовестно оборвала.
Он еще раз поднес фляжку ко рту, но передумал. Если он напьется, то пылая от неутоленного желания к Дафне Джойс. Ему в жизни не встречалась женщина, сначала уступившая, а потом пошедшая на попятный, но он не собирается устраивать из-за этого сцену. Чувство собственного достоинства требовало, чтобы он сам отступил и приготовился к сражению на следующий день.
Каслфорд встал, сорвал с себя одежду, сдернул с кровати чертово цветочное покрывало, умылся и рухнул в постель. Он заставлял себя думать о чем-нибудь другом вместо приводившей в бешенство, желанной женщины, спавшей сейчас где-то в этом доме, хотя она должна была лежать голой рядом с ним.
Во всем этом есть только одно утешение: за исключением тех двух смертельно занудливых часов за обедом, больше он сегодня не скучал.
Глава 4
Приятно беззаботный и в самый раз навеселе, Каслфорд выпрыгнул из своего экипажа и вошел в клуб «Брукс». Он обвел взглядом библиотеку, и глаза его засветились, остановившись на глубоком кресле, где над открытой газетой склонилась темноволосая голова. Каслфорд решительно подошел к креслу.
– Ты становишься предсказуемым, Хоксуэлл, – произнес он. – Человек режима. Еще года не прошло, как ты завел домашний очаг, и посмотрите-ка – днем обитаешь в клубах, но не получаешь ни малейшего удовольствия от предлагаемых в них развлечений.
Газета опустилась. Пронзительные голубые глаза сверкнули раздражением, послышался снисходительный вздох.
– Каслфорд? Как приятно видеть тебя в такую рань! Еще и четырех нет… Неужели вчерашняя ночная пташка потеряла к тебе всякий интерес еще до зари?
Каслфорд подтянул к себе обитый мягкой тканью стул и сел. Хоксуэлл вскинул бровь, давая понять, что не приглашал компанию.
Каслфорд не обратил на это внимания. С его точки зрения, Хоксуэлл был старым другом, а друзья имеют друг перед другом обязательства. Сам он считал своим долгом убедиться, что Хоксуэлл не последовал своей природной склонности и не допустил, чтобы воздержание и любовь лишили его всяких удовольствий в жизни. Впрочем, это постепенно становилось чертовски утомительной задачей.