Она полетела, она все-таки полетела… - стр. 9

– Нет, вы только посмотрите на её кость! Как она сидит, как изящно выгнута её нога.

Сестра окончила студию при доме пионеров. Нужно было ехать в Москву, чтобы учиться танцам дальше. Но я не помню, чтобы при мне это обсуждали. В общем, пуанты исчезли из нашего дома. А вот любовь к танцам осталась навсегда. Параллельно с танцами у сестры открылся режиссёрский талант. И мы поставили на домашней сцене «Спящую красавицу» с элементами танца. Это было здорово! Для декораций мы красили марлю и слюду в голубой цвет. В перерывах между действиями, когда меняли декорации, я выходила из-за занавеса и читала стихи:

Возможно, с тех пор мне кружат голову аплодисменты.

Я была совсем маленькой, когда увидела этот страшный сон. Сон потом в точности исполнился. Правильнее было бы сказать, мне был показан этот кошмарный сон. Я видела свою мать совершенно нагую. Она стояла в какой-то грязной луже. И вдруг она начала оседать (опускаться) в эту грязную лужу, словно таять. Это происходило на моих глазах. И я ничего не могла поделать. Я кричала и не слышала своего голоса. И вот передо мною одна только грязная лужа, мерзкая грязь. Парализующий страх охватил меня. Я снова закричала и проснулась. До самой смерти матери я никому не рассказывала этот свой сон. Никому, никогда. Я ждала, что «это» случится. Я предупреждала об «этом» отца, но он не хотел меня слушать и «это» случилось. Очень трудно спасать человека, если он сам не хочет спасения. Да, пожалуй, это просто невозможно. И хотя я со временем простила свою мать, но где-то там, в глубине души сидит моя детская обида на неё за то, что она выбрала «это»; за то, что она не целовала меня перед сном и не рассказывала мне сказок. Её светлый образ из раннего детства исчез, в памяти осталось лицо раздраженной, уставшей от жизни женщины, её окрики. Мне кажется, она никогда не разговаривала со мною спокойно.

Однажды мать с отцом ходили в гости и пришли очень поздно. Я не помню, где была в это время моя сестра. Я только помню, что мать уснула тогда на моей детской кроватке. Я сидела на полу возле неё и плакала:

– Мама, пусти меня! Я спать хочу! Мамочка, проснись, иди на свою кровать! Я хочу спать!

Когда у меня что-нибудь болело, или я всё плакала и никак не могла успокоиться, отец иногда давал мне потрогать осколок снаряда у себя в ноге. Этот осколок остался у него с войны. Вообще-то отец не любил рассказывать про войну. И то, что я помню – обрывочно, смутно…